Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея
Шрифт:
– Нисколько. Они даже очень приятный мужчина. Мне вот страшно только одно, что вы много коньяку себе подливаете.
– Ах, Еликанидушка, что это ты все оговариваешь Лавра Петровича! – вступилась мать. – Да и пускай их пьют. При их богатстве пилось бы, да елось, да дело на ум не шло. Кроме того, когда они немножко выпивши, в сто раз добрее. Я люблю, когда они выпивши. Вот давеча мне на шубу сто рублей подарили. У вас где фабрика, Игнатий Кирилыч? – обратилась она к Стукину.
Стукин захихикал.
– Никакой у меня фабрики
– Врет, врет… Есть… У него фабрика шелковых материй, и вы смело можете попросить у него атласу на покрышку вашей шубы.
– А что же? Я бы хоть за деньги у них купила с фабрики. Только бы они мне на мое сиротство подешевле отпустили, – отвечала маменька.
– Маменька! – остановила ее Еликанида Андреевна.
– Зачем за деньги? – продолжал Хрустальников. – Что ему стоит? Он просто-напросто вам подарит. Велит отрезать двадцать аршинов и подарит.
– А подарят, так тем для меня лучше, тем приятнее.
– Маменька! Да разве вы не видите, что Лавр Петрович шутит!.. – еще раз сказала Еликанида Андреевна.
– Я шучу? Нисколько, – сказал Хрустальников. – Что, брат, за причина, Стукин, что Елочка не хочет тебя признать за фабриканта и богатого человека? А между тем он не только богач, но и родовитый человек. Его род идет прямо от Адама. Его предков несколько раз драли в татарской Орде у Чингисхана, при царе Иване Грозном они были биты батогами нещадно, потом им были урезаны носы и уши. Как твоего предка-то звали, которого отодрали в Орде? – обратился он к Стукину.
– Не знаю, Лавр Петрович, не слыхал…
– Про Орду-то?
– Нет, не про Орду, а про то, что драли.
– Какой вздор! Ну, в Орде не драли, так где-нибудь на конюшне драли.
Хрустальников начал зевать и по временам клевал носом. Глаза его слипались. Разговор не вязался.
– Прилягте вы, Лавр Петрович, соснуть на часок, – начала маменька Еликаниды Андреевны. – Прилягте, а мы вас потом разбудим.
– Действительно, я прилягу… – согласился Хрустальников, поднимаясь с места. – А этот урод пусть посидит здесь и подождет меня. Я посплю, а потом мы пошлем за тройкой и поедем прокатиться в «Аркадию». Там и поужинаем. И мне надо проветриться, да и Елочке не худо погулять.
– Пойдемте, Лавр Петрович, я вас сведу в гостиную на диван и подушечку вам под голову положу, – сказала мать Еликаниды Андреевны и повела Хрустальникова под руку.
Хрустальников обернулся, покачнулся на ногах и послал Еликаниде Андреевне летучий поцелуй, сказав «оревуар», а Стукину погрозил пальцем и прибавил:
– Смотри, утюг, не отбей у меня Елочку!
Через две-три минуты из гостиной раздался храп Хрустальникова.
Стукин, Еликанида Андреевна и ее мамаша продолжали сидеть в будуарчике. Разговор сначала как-то плохо клеился.
– Нет, в самом деле: если вы действительно фабрикант, то подарите на покрышку шубы бархату-то… –
– Маменька! Да как вам не стыдно? Что за нахальство такое! – оборвала ее снова Еликанида Андреевна.
– Чего ж тут стыдиться, если у них своя фабрика? Вон когда князь Карапузов к тебе ездил, так подарил же он мне ковер со своей фабрики. Еще и сейчас его за этот ковер добрым именем поминаю.
Стукин приложил руку к сердцу.
– Уверяю вас, сударыня, божусь вам, что никакой у меня фабрики нет, – сказал он. – Я просто секретарь Лавра Петровича – и ничего больше.
– Секретарь! – воскликнула маменька. – А я думала…
– Секретарь и, кроме того, служу вместе с Лавром Петровичем в «Обществе дешевого торгового кредита».
– А как же он сказал, что вы золотопромышленник, железнодорожник?
– Господи! Да ведь они шутят.
– Вы какую же должность занимаете в банке? Должность кассира? – спросила Еликанида Андреевна.
– Нет-с, не кассира. Я так… Но скоро, однако, буду назначен инспектором, сделаюсь служащим с отчетом.
– А сколько жалованья получаете?
Стукин маслено улыбнулся, покрутил головой и сказал со вздохом:
– На этом месте можно много денег взять-с, много.
– Скажите… А вы не знаете мосье Галактеева? – спрашивала старуха. – Он был тоже кассиром в каком-то банке, а теперь, говорят, будто в тюрьме сидит.
– Нет, не знаю-с.
– Тоже прекрасный человек… Ах, какой прекрасный человек! Когда он к Еликанидушке ездил, то мне вдруг ни с того ни с сего привез дюжину серебряных чайных ложек и подарил.
– Маменька! Да бросьте вы! Ну что вспоминать о тех, которые в тюрьме сидят… – проговорила Еликанида Андреевна.
– Да ведь, может быть, занапрасно сидит, – отвечала мать. – Интендантского генерала Карушеева не знаете? – не унималась она.
– Даже не слыхал.
– Нет, я к тому, что вот этого даже судили и в Сибирь уже услали, а все говорят, что позанапрасну. Тоже пре обходительный генерал. Раз приезжает к Еликанидушке и подносит мне в подарок…
– Маменька! Если вы не замолчите, то я уйду!.. – вспыхнула Еликанида Андреевна.
– Да что ж тут такого! – недоумевала мать и разводила руками. – Право, я не понимаю…
– А если не понимаете, то подите в кухню…
– Это мать-то? Это родную мать-то? Отлично! – всплеснула руками старуха. – Я тебя родила, девять месяцев под сердцем носила, а ты…
На глазах ее показались слезы…
– Довольно, довольно! И так уж надоели… – фыркнула Еликанида Андреевна. – Мосье… Игнатий Кирилыч, кажется? – обратилась она к Стукину. – Будьте добры съездить за тройкой. Вы вернетесь, мы Лавра Петровича разбудим и поедем в «Аркадию».
– С удовольствием-с… Но только, Еликанида Андреевна… за тройкой я отправлюсь, но в «Аркадию» с вами не поеду. Поезжайте уж вы одни с Лавром Петровичем.