Ступени Нострадамуса
Шрифт:
— Наводнения были и будут на Земле. Вас пугает поднятие уровня океана на два метра. Уровень Каспия уже давно достигал такой величины, но никакой катастрофы не произошло. Надо искать пути, не спорю, но не такой, какой ты видишь. Не верю я в эти «страсти–мордасти»! Не могу я из–за них выпустить джинна из бутылки, когда не только слой углекислоты, а земной шар безответственные властительные прохиндеи превратят в пустоту.
— Вот если бы ты видел ужасы питерского наводнения, как я, то не говорил бы так.
Сын остановился перед отцовским письменным столом:
— Где ты мог это видеть? На видеоэкране, показывающем беды Китая или Южных штатов Америки? Или, может быть, во сне?
— Сны разные бывают, — уклончиво ответил Платон Никандрович, отводя глаза в сторону.
— Нет, нет! Ты не оговорился, вспомнив о наводнении в Питере, где давно уже построена защитная дамба. Не Петровские ныне времена!
— И тем не менее. Представь себе, что поднятие уровня моря в лютый шторм сведет значение дамбы до нуля. И наводнение похуже прежних затопит Питер, не говоря уже о других европейских или американских портах.
— Но воочию ты видеть этого не мог.
— Не отвергай того, чего не знаешь!
— Но знать хочу, какая задача стоит перед наукой.
— Задача ясна — устранить последствия «парникового эффекта».
— Согласен. Я недостаточно вооружен, чтоб выиграть такой спор. Вот если бы…
Раздался звонок у входной двери.
— Сиди, отец. Я открою, — сказал сын, выходя из кабинета.
Через минуту он заглянул в дверь.
— Тебя спрашивает весьма почтенный человек с бородой, не чета нашим с тобой.
— Проси, проси. Тот тоже был бородат, — как–то странно отозвался Платон Никандрович.
Когда в кабинет вошел старец с седой бородой в серебристом плаще почти до пола, генерал вскочил.
— Не буду вам мешать, — сказал сын, закрывая дверь.
— Профессор Наза Вец? Но вы являлись лишь во сне.
— Так обстоятельства сложились. Я знал, что буду нужен вам.
— Еще бы! Мы с сыном спорили о том, как устранить «парниковый эффект». Он знает как, но не верит в то бедствие, что слой углекислоты приносит на планету.
— Могу ему я показать.
— Кто вы, профессор? Как мне понять вас? Объясните!
— Вы вспомнили меня и сон. Я — из другого измерения и вам помог увидеть мир, каким был наш и ваш — в грядущем. Картину эту я внушил вам, чтоб параллели разошлись. И беды наши вы б не знали.
— И вы помогли мне принять нужное решение. Вот и сейчас вы, как никогда, кстати.
— Помочь всегда готов для блага.
— Внушите сыну моему, что ждет наш мир, если не уничтожить «парниковый эффект».
— Но согласится ли ваш сын на опыт очень необычный?
— Я его об этом попрошу. Не мне, всем людям это так необходимо!
Генерал попросил подождать его и вышел к сыну. Вскоре он пригласил гостя в другую комнату. Илья почтительно встретил старца словами:
— Я рад приветствовать вас, профессор. Отец мне объяснил. Я сразу понял все. Нас, физиков, не удивишь числом измерений. В математике любая степень — обычное дело. А я, хоть физик–теоретик, готов участвовать в любом эксперименте. Всякая теория без опыта мертва.
— Мне, чтоб не стать своим же предком, войти в минувшее нельзя. Но вот представить его можно. Поскольку это не во сне, мы оба с вами будем «мнимы».
Генерал на цыпочках ушел в свой кабинет. Наза Вец усадил Илью в кресло, придвинул стул, сел так, чтобы колени их соприкоснулись, и взял руки Ильи в свои.
— Что это будет? Гипноз? — спросил Илья.
— При вашей помощи — наш общий. На побережье были вы давно?
— Я возвращался морем из Америки в Париж с конференции. И в Гавре пересел на поезд. Язык французский мне знаком.
— Прекрасно! Так начнем с Парижа. Глаза придется вам закрыть. Представьте Эйфелеву башню! Она пред вами, и прохожие остановились рядом с нами. Французов слышим голоса:
— Вот наш символ города! — с гордостью сказал парижанин, видимо, приезжему гостю. — Более того, это символ технического прогресса, как видите, он всплеском ажурного металла поднялся к облакам и стоит уж двести лет.
Физик прикинул в уме и понял, что находится на пороге двадцать второго века.
— Представьте, при ее сооружении корифеи культуры тех времен протестовали. В том числе и знаменитый Ги де Мопассан.
— Как это странно, — отозвался гость.
— Однажды Мопассана застали в ресторане на одном из этажей отвергаемой им башни. Он объяснил, что лишь отсюда, из единственного места в Париже, не видно это «уродливое» сооружение! Причем «уродливое» сказал не по–французски, а использовал славянское слово. На Востоке у славян оно означает «безобразие», а на западе — «Красоту». Вот и разгадайте, что хотел сказать наш великий писатель.
— Теперь нам нужен Сан–Лозар, вокзал старинный с монорельсом, — шепнул Илье Наза Вец.
Физик сравнил себя и Наза Веца с мнимыми величинами в математике. Они там есть и в то же время не существуют, словом, «мнимы».
На вокзале, поднимаясь по лестнице на высокую платформу для приема монорельсовых поездов, толпа пассажиров не замечала их, порой проходя сквозь них, как через клочья прозрачного тумана.
Монорельсовые пути заменили прежние железные дороги, местами размытые поднятием вод. Происходило это постепенно, и люди стремились приспособиться к новым условиям.
Комфортабельные вагоны были подвешены к тележкам, двигавшимся по нижней части металлической двутавровой балки, тянущейся, как нескончаемый мост на ажурных опорах, напоминающих маленькие Эйфелевы башни.