Ствол Правосудия

Сербо Илья

Он просидел с ней до наступления сумерек, при этом, вообще не заметив ее присутствия. А к ночи зашел в дом.

Блеклый огонек свечи зажегся и тут же погас. Он попытался зажечь свечу снова, но и следующая попытка успехом не увенчалась. Впрочем, особых усилий он и не прилагал. Получиться зажечь ее или нет, все равно. Пара капель растопившегося воска пролились на блюдце-подставку для свечи.

Он проследил за тем, как гаснет последняя искра надежды на то, что в продуваемом всеми ветрами здании появится свет. Момент угасания, смерти огня, все поглощающей стихии, в его сознании растянулся на целую вечность. Всего-то один миг...

Наконец, свеча зажглась, озарив часть комнаты - ту, что находилась

у окна. Сев за кедровый поскрипывающий стол, он вгляделся в собственное отражение, что вполне четко выделялось в пропускающем ночной мрак стекле. Танцующий огонек был расположен так, что дарил человеку возможность разглядеть себя во всех подробностях. Вместе с тем подрагивающая кромка света предохраняла от прекрасного вида на скромный, но плодородный земной надел, который теперь стал несказанно пугать его.

Своего лица он не видел уже более десяти лет. Не разглядел он его даже в лакированной столешнице Уэса Диллона. Все эти годы перед взором его маячили крепкие заскорузлые руки, которыми он возделывал землю. Загрубевшее, кое-где морщинистое, с резкими чертами - лицо убийцы. Мысль эта, нежданно посетившая, его ошарашила. Да, с МакДэнном пришлось разобраться. Как и с его сыновьями. А что еще было делать? Они чуть было не уничтожили все, чего он своим трудом добивался. Да и жизнями их никто не дорожил, так что их убийство сошло ему с рук. Сам он себя убийцей не считал. Скорее, защитником собственности, достойным подражания земледельцем.

Постепенно глаза привыкли к ночному мраку, и свеча уже не могла скрыть от его пронзительного взгляда плодородную землю незначительной площади, хозяином которой он являлся. Скорая атака давящего уныния заставило его поднять взор ввысь, к неизвестным космическим широтам, скрытым пеленой атмосферы. Темное ночное небо, звезды, только родившиеся, не первое тысячелетие живущие и уже бьющиеся в коллапсе. Существование их отнюдь не мгновенно, совсем наоборот, весьма и весьма продолжительное. Хотя, не будь возможности рассматривать длительность из жизни в перспективе времени, стало бы ясно, что существование это - сущее мгновенье.

Он, тридцати пятилетний мужик, просуществовал всего одно мгновенье. Уже практически ничто не отделяет его от того, что ожидает каждого за гранью жизни и смерти. И это мгновенье абсолютно ничего не значило, не имело никакого смысла.

Абсурдность бессвязных воспоминаний, моментов, несопоставимых друг с другом, преследовала его.

Он вспомнил случай с похищением лошадей Уолтера Никсона. Уолт поклялся, что нагонит похитителей и разберется с ними. От помощи старому другу никто не отказывался. И Билл тоже. Они настигли воров у реки Хила. Перестрелка вышла не шуточная. Шайка состояла из тройки мексиканцев и двух индейцев-чирикауа . Отстреливались неплохо. Но отряд преследователей взял числом, погнали преступников в шею. Некоторые прям на лошадях свалились в пресные воды реки, другие успели со скакунов соскочить. Но и их ждала участь товарищей. Билл раскроил череп худощавому краснокожему, и тот свалился с высоты громадного восемнадцатифутового валуна. Упал плашмя, всем весом в воду булькнулся. Звук был не из приятных. Биллу почудилось, что у индейца внутренности наружу вывалились при столь резком соприкосновении с водной поверхностью. Так, очевидно, оно и было.

Никсон лошадей вернул, и, расщедрившись, нехило им всем заплатил. После случившегося фермер долгое время просидел на берегу, швыряя в реку плоские каменья.

К чему бы это воспоминание?

У Уолта дочка была. Семи лет, кажись, от роду. С женой расстался давно. Хотя многие утверждали, но жены никакой и не было. Мол, от Уолта забеременела какая-то продажная баба из Сакраменто. Уолту жаль было ребенка на ее совести оставлять, вот и прихватил малую с собой в Аризоне. А там

уж обосновался в Гринвилле, разжился приличным овечьим стадом и жил себе припеваючи. До тех пор, пока дочь не погибла, свалившись с обрыва на очередной прогулке. Себе он этого не простил. Не уберег дитя, за которым взялся присматривать. Вина давила с каждым днем все сильнее. Потому он и повесился на ближайшем к городку суку.

Распинался так из-за дочери.

А на его совести смерть целого семейства.

Ты не мог поступить иначе...

Отмел подобные мысли сразу же. Не оправдание отнюдь. Его задача - обеспечивать семье защиту. Так и знал. Нужно было отказать тому подонку, и тогда ничего этого не случилось бы. Да даже эти ханыги не посмели бы здесь обжиться. Он бы уж точно погнал бы их куда подальше, не смотря ни на что. В военные годы приходилось из раза в раз играть роль командира. И справлялся он с этим недурно. Гордился случаем с узким перевалом где-то в Теннесси. Там-то он и проявил свой талант лидера во всей красе. У северян шансов не то, что на победу, - на выживание, не осталось. И они всех разбили.

Он бы сплотил народ вокруг себя, проработал план (в этом он всегда был хорош), и показал бы ворам и убийцам их место.

Если да кабы...

Никакой пользы от этих рассуждений и теорий нет, если их невозможно воплотить в жизнь. Скоро вообще ничего в жизнь воплощать не придется. На кой? Жить больше не зачем.

С тяжелыми думами он заснул.

Утром сходил в питейную. Таверна. Слишком громко сказано. Он всегда так считал. Но хоть справедливое слово в названии присутствует. Худая. Каморка, (почему бы и нет), поистине худая. Никаким убранством не отличается, ничем приметным не выделяется. Да и хлебнуть чего не сказать, что шибко много. Но деваться некуда. Хоть что-то да есть. Тони Даннэр, низенький лысый бармен, которому стойка до плеч доходила, поинтересовался:

– Чего налить, Билл?

Фермер ответил вопросом на вопрос:

– А здесь есть что-то, кроме дешевого виски?

Даннэр сообразил, что приставать со своими глупыми шутейками, (а он любил веселиться подобным образом), сейчас не время.

Билл залпом осушил стакан до дна и с силой поставил его на стойку. Стакан чуть не разлетелся на части.

– Давай еще, - велел он бармену, чуть погодя.

– А заплатить-то есть чем?
– протянул Даннэр своим кряхтящим голоском, - Первую рюмку за счет заведения, а дальше сам знаешь.

Билл посмотрел на него яростно, и бармена проняла дрожь. Боязливый хорёк страшился и вовсе заговорить с этим здоровяком, разозленным, к тому же, на весь мир по причине недавних событий. Но деньги есть деньги. Ради них он готов был на любые жертвы пойти, включая побитую харю.

– Есть чем, - с устрашающей четкостью ответил фермер.

– Л-ладно, - извинительным тоном промямлил халдей и поспешил исполнить приказ.

Одна рюмка за другой...

Билл не отходил от стойки, погруженный в раздумья. Одна лишь печаль.

Он и не заметил, как к нему подошел крупный волосатый амбал, одетый в светло-коричневый жилет без рубахи и брюки с дырами.

– Шел бы ты отсюда, Кален, - велел здоровяк.

Билл повернулся, уловив тот момент, когда мощная челюсть крепыша еще двигалась. Челюсть волчья. А значит, перед ним сам Фернандес - отпрыск техасского рейнджера и мексиканской селянки, помесь быка и человека. В Гринвилле всего год, но считает себя здесь королем. Похоже, не смотря даже на то, что городишком теперь заправляет опасная банда. Фермер поднял глаза выше и уставился на здоровягу. Этот кабан - последний, с кем ему хотелось бы связываться и вступать в перебранку. Но иного выхода нет. Гордость задета. Мимолетное смущение от того, что о своей гордыне он не забывает даже перенося скорбь от потери близких, испарилось.