Стыд
Шрифт:
— Так все — правда.
— Значит, и вашим, и нашим, — подвел черту Ломакин.
— По-другому здесь нельзя. Да ты кури, не мнись, Василич, и так тут…
— Фигня, — сказал Ломакин. — Полная фигня. Это, блин, чья страна? Наша. Так что, блин, Махита — к стенке, остальных в колонну по два мордами на юг, последнему под зад хорошего пинка и — танками, блин, танками гнать до границы! В темпе марша.
— Иди попробуй, — дернул бровями Дякин в сторону окна. — Танков на поле до черта. Заводи и — вперед.
— Ты погоди, Славка. Давай по-нормальному. — Лузгин старался говорить отчетливо и плавно, что было верным
Слова сложились совершенно по-соломатински, без вопроса, осталось только пальчиками постучать для полноты картины.
— А я скажу, — поднял ладонь Славка Дякин. — Я скажу, а ты слушай. Вас, на хер, умных, приезжает очень много, только никто из вас здесь почему-то не живет, приедете — уедете, а мы? Ты понимаешь, что здесь люди… на краю? Они по краю ходят, понял? Мы никому тут не нужны и перед всеми виноваты!
— Ты не ори, — сказал Ломакин.
— Пошел ты!
— Я сказал: не ори!
— Блин, щас все брошу и уйду!
— Сиди, Василич. А дружок твой пусть на людей не орет. А то я ему поору…
— Му-жи-ки! — сказал Лузгин.
— Все, все, — сказал Ломакин.
— Не, ты слушай, — сказал Дякин. — Слушай, слушай!.. Земля кому принадлежит? Махиту. Колхоз кому принадлежит? Махиту. Кто людей кормит, кто порядок держит? Махит.
— И это все законно? — спросил серьезным голосом Лузгин. — Ну, земля, колхоз и прочее.
— Все законно. Он выкупил акции и земельные паи. Все документы с печатями тюменскими.
— Да, блин, за взятку, на хер!..
— Какая разница? Валя, ты че? Какая разница? Если мы сейчас с тобой начнем разбираться, что у нас в России за взятку, а что нет… Махит-Рахит! какая разница? Люди вообще тут без работы, без хлеба загибались, а он им работу дал и деньги платит.
— Так ведь Гарибов же его доит!
— А наши не доят? Еще как доят, Валя! Тому дай, этому дай… Вон продукты на блокпост каждую неделю — ты думаешь, армия платит? Да херушки! Это мы нашей армии платим, чтобы она по деревне не стреляла. Ладно, Елагин порядок навел, при нем деревню не бомбили, а то ведь было чесом по дворам…
— Ну, а наркотики? — спросил Лузгин. — Что, и про это знают?
— Конечно, знают. Откуда деньги — откупаться? Гарибов ведь без ящика «зеленых» отсюда не уйдет, он же все тут спалит без разбора. На пшенице столько бабок не наделаешь. А Махит молодец. До него тут — полный беспредел был. А он все построил, наладил: кто, когда, кому, сколько… Так ведь лучше, проще контролировать.
— Кому проще?
— Да всем, — рассерженно ответил Дякин.
Ты слишком долго здесь живешь, Славка, подумал с печалью Лузгин. Но в чем-то ты прав, тебя можно понять. Беда в том, что понять можно каждого: и тебя, и Гарибова, и Соломатина, и многоликого Махита, и пьяного Узуна с пулеметом. Одного нельзя понять: как мы доплыли до жизни такой.
— Вы же, суки, губите Россию, — отчетливо произнес Ломакин, сидя на месте убитого Саши.
— Пошел ты со своей Россией, — сказал Славка Дякин, и оба сунулись грудью к столу. — Ну, где твоя Россия? Оглянись, блин: где она? Поди вон на улицу и покричи — Рооссии-я! — авось тебе ответят.
— Ну, так тоже нельзя. — Лузгин укоризненно развел руками над столом, едва при этом не свалив бутылку. — Человек без государства жить не может.
— Ты страну и государство-то не путай, — неожиданно для Лузгина принял дякинскую сторону Ломакин. — Тебя послушать, так государство — это что-то такое, хрен знаешь, великое, над всеми, вроде Господа Бога. А для меня твое государство — это, блин, обуянная свора чиновников, которые расселись снизу доверху и жрут мои деньги. Они меня грабят и мне же приговаривают: служи нам, сука, служи лучше! Крепить — любить, ты говоришь? На, выкуси… От локтя и выше. Сопротивляться государству, бороться с ним до самых последних сил — вот задача каждого разумного человека. — Было видно по всему, что фразы эти Валентин давненько выстроил в уме и прочно застолбил.
— Не понял, Валя! — Лузгин повысил голос. — То говоришь, что, мол, губим Россию, то призываешь всех бороться с государством. Не вяжется, Валя, не вяжется!
— Россия, Вова, — это люди. А вы их гоните в могилу наркотой. И государство гонит их в могилу — обираловкой своей. Все кричат — и пресса, и чиновники: люди разучились работать! Люди не хотят работать! Так ведь правильно! Какого хера вкалывыть на дядю? А дядя себе вон какой билдинг зафуячил и за мной на «Мерседесе» гоняется: отдай, падла, налоги, отдай, мне пенсионеров кормить нечем! У нас, говорит, херовая демографическая ситуация: на каждого работающего три пенсионера. Себя он, сволочь, почему-то тоже работающим считает, вот что обидно, блин, до смерти… Ну ладно, пусть даже четыре! Так ты мне дай этих четырех стариков — я их сам одену, обую, накормлю и спать уложу. Но этой сволочи на «Мерсе» — во ему, понял? Во — твоему государству!
— А страну я люблю, кто же против, — сказал Славка Дякин, и получилось так, что спорить начали они с Ломакиным, а крайним в перепалке выперся Лузгин. — Но и людям надо как-то выживать. Мы, прости, вымирать не подписывались.
— Да разве я не понимаю? — заорал Ломакин, сунув к дякинскому носу напружиненный кулак. — Но есть предел, есть край, ты понял? Наркота — это предел. И Гарибов с Махитом — это тоже предел. Дальше — все, дальше рабство. И конец всему, ты понял?
— Значит, Махита к стенке, наркоторговцев — к стенке… Наркоманов — тоже к стенке? — спросил Лузгин.
— Тоже к стенке, — ответил Ломакин. — Хирургия, дружище, по-другому нельзя, по-другому не справимся.
— Ты сошел с ума, Ломакин.
— Не, это вы сошли с ума, это вы ни хера тут не видите. А когда увидите — будет поздно. Я про себя вот так вот думаю: торговцев кончать сразу и на месте. Наркоманов выявить, поставить на учет. Объявить по радио, везде: месяц никого не трогаем, лечим, помогаем. Но через месяц у кого в крови найдем наркотик — кончим тут же. Надо, чтобы каждый знал на сто процентов: ширнулся — умер. Шир-нулся — умер! И с иностранцами — так же: если ты не гражданин России, вот тебе месяц на сборы, а потом — или домой, или в лагеря, блин, в лагеря! И не цветочками махать, а киркой и лопатой!