Стыдные подвиги

Рубанов Андрей Викторович

Свою шапку, вязаную, туго обтягивающую череп, так называемую пидорку, я снял еще в вагоне. Полбутылки портвейна, вечер, пятница, метель, двадцать лет, два месяца как вернулся из армии — сам Бог велел презреть непогоду.

Посмотрел в ее лицо (румянец, усталый рот, глаза-губы накрашены), кивнул. Она училась в соседней школе. Имени я не помнил, но она — Лена? Оля? — фигурировала среди знакомых, то ли девушка дальнего приятеля, то ли подруга одноклассницы, — в общем, был повод для формального приветствия.

Уже прошел мимо, дальше, — я любил мимо

проходить, по касательной к любому событию, тем более что событие выглядело примитивным, нелюбопытным: подумаешь, два автобуса столкнулись; потом замедлил ход, развернулся. Она все еще стояла, ожидая, чем закончится передряга.

— Пойдем, — сказал я, приблизившись. — Это надолго.

— Нет, — ответила она. — Такой снег. Я на каблуках. Спасибо. Мне далеко. На Южный.

— Сейчас придет другой автобус, и вся эта толпа, — я показал на скопище черных спин и меховых малахаев, — в него полезет. А ты на каблуках. Тебя раздавят на фиг… Пойдем. До Южного — пятнадцать минут прогулочным шагом.

Не знаю, что бы сделал Микки, окажись он посреди маленького городка, на тропе, пробитой в полуметровых серых сугробах. Под ручку не пройдешься, и красивые интимности в ушко не промурлыкаешь. Я двигался впереди, вроде ледокола, раздвигая снег лыжными движениями ног. Она — сзади. В особенно опасных местах я, не глядя, вытягивал назад руку, и она хваталась за нее, решительно сжимая мои пальцы своими, длинными и сильными. Прошли пол-пути, когда мимо по дороге проехал автобус — перекошенный, медленный, битком набитый, смешной и жалкий даже.

— Смотри, — сказал я. — Сейчас ты была бы там. Сплющенная. Такая красивая, в красном пальто, на каблуках — и в давке…

— Ну и что. Я каждый день так езжу.

Мой город при всех его милых провинциальных особенностях все-таки не был медвежьим углом, а имел статус металлургической столицы региона, кое-где тротуары чистили, и последнюю треть пути мы прошли по поверхности твердой, хотя и скользкой; она держалась за мой локоть.

— Красивое пальто. Любишь красный цвет?

— Оно не красное. Малиновое.

— Любишь малину?

В ответ получил невеселую усмешку.

Когда свернули во двор, я довольно быстро сообразил, что делать; войдя в подъезд, тихо попросил:

— Подожди минуту.

Присел и тщательно, перчатками, сбил снег с ее сапог.

— Очень любезно с твоей стороны, — сказала она.

— А хули, — едва не ответил я; зимой портвейн коварен. Попросил телефон и тут же получил его.

Имени я так и не вспомнил. Решил, что вечером позвоню другу, бывшему секс-символу школы, он был активный экстраверт и помнил все имена, фамилии и прозвища нашей старой банды. Заодно получу дополнительную информацию. Где работает, есть ли муж или жених. Это будет в стиле Микки.

— Хо-хо, — сказал друг. — В добрый путь! Только имей в виду, она была замужем. Полгода как развелась.

— Когда успела?

— Хо-хо! Ты не представляешь, что тут творилось, пока ты погоны носил…

Положил трубку, налил себе чаю, задумался. Сначала ощущал робость —

вроде ровесница, но уже разведенная, то есть взрослая тетка, как с ней дело иметь? Она знает о мужчинах много больше, чем я — о женщинах. Потом это же самое обстоятельство перестало пугать, а — наоборот — возбудило.

В девять вечера позвонил ей.

— Извини, что поздно.

— Почему «поздно»? Самое время для личной жизни.

«Вот что значит — разведенная, — подумал я. — Сразу ставит все на свои места».

— Я просто хотел узнать ответ на тот вопрос…

— Какой?

— Нравится ли тебе малина.

— Хочешь угостить?

— Хочу.

— Я не против.

— Что еще, кроме малины? Какие пожелания?

Через три минуты, договорившись о встрече, всерьез ошалевший, еще пребывая под портвейном, лег в свою твердую пацанскую постель. Какой ужас, где я ей найду малину в январе? Чертов Микки со своей технологией спутал все карты. Может, она тоже смотрела фильм и помнит ту сцену, где герой, в мягком рассеянном свете открытого холодильника — кстати, битком набитого, — кормил героиню клубникой? Беда, беда!

Рано утром, прихватив всю наличность, рванул, сквозь снега, в единственный в городе коммерческий магазин и там, тотально счастливый, среди шоколадных батончиков и флаконов с коньяком обнаружил фигурную бутыль малинового ликера. Цена — двухнедельный заработок плотника-бетонщика — не смутила. Наоборот, это было на руку, это выводило свидание на более высокий уровень — цены на коммерческий алкоголь всем известны; явиться к даме с экзотическим напитком в кармане — такое Микки одобрил бы сразу.

Квартира показалась мне перегруженной мебелью, но в общем — приятной, не мещанской, и я рискнул себя поздравить. Удивления не испытал — все было понятно уже по красному пальто и сапогам на каблуках. Пока разувался, из комнаты неспешно просочилась вполне элегантная, не склонная к полноте мама; равнодушно кивнула, прикрыла за собой дверь кухни. Эти маневры мы знаем, подумал я, вроде спиной повернулась, а на самом деле внимательно изучила гостя в каком-нибудь зеркале.

Дочь, в обтягивающих джинсах, выглядела очень достойно, такая девушка в соку, блестящие — наверное, только что вымытые — волосы, серьги в маленьких бледных ушках. Богатые, решил про себя гость, протягивая бутыль этикеткой к даме. Носить дома джинсы — неслыханная роскошь. Я свои надеваю только в университет или — как сейчас, для интима.

В комнате дочери нашлось все необходимое: и рюмки, и лимон на блюдечке, извлеченный из небольшого холодильника. Очень богатые, подумал гость. Два холодильника в доме.

Было много розового цвета — ковры, шторы, кресла, — много пластинок, много расставленных тут и там безделушек. В воздухе словно бы что-то реяло и развевалось. Она сидела нога на ногу, босая, я рассматривал ступни, красивые, но неспортивные, малоподвижные. Ощущение, что все идет не так, то появлялось, то исчезало.

После трех рюмок ликера ее щеки сделались похожи цветом на самый ликер.