Стыдные подвиги
Шрифт:
Не скажу, что я сильно занервничал. Но было неприятно. Теперь, выходя из дома, я помещал в правый внутренний карман пиджака пачку в сто пятидесятидолларовых купюр. Я готов был протянуть ее любому мужчине в серой форме и фуражке, который проявит ко мне интерес. Если он, взяв бабло, потребовал бы еще три раза по столько же, я бы не возразил.
Однако никому из сотрудников МВД не повезло.
Я не посещал людных мест. Только продуктовый супермаркет и музыкальный магазин.
Ел мало. Физиология разладилась; я посещал туалет по пять-шесть раз в день, оставляя
Если тебя ищет милиция, «Роллинг Стоунз» — в самый раз. В первую неделю я заслушал до дыр все альбомы, включая сольные диски Джаггера. Его наждачный голос, попадающий в ноты как бы в виде одолжения, примирял меня с действительностью. В отличие от безобидных, сладких битлов, «Роллинг Стоунз» всегда олицетворяли для меня темную сторону рок-н-ролла, всю эту кровь, нервную энергию, суицидальную блевотину, прогулки по лезвию. Злые языки говорят, что Джаггер не такой, он не живет этим, он просто хорошо это продает. Но если у тебя бабла немеряно и тебя ищет милиция, тебе неважно, кто, что и как продает, — ты просто вставляешь диск и выкручиваешь громкость до отказа.
Никогда я не следил за внешностью и поведением так тщательно. Теперь я всегда был чисто выбрит и одевался очень дорого. Я смело глядел в глаза окружающим, сверкал лучезарной улыбкой, генерировал доброту и порядочность всеми клетками тела. Вел себя естественно. Не ввязывался в конфликты. Брюки гладил каждое утро. Многословно здоровался с соседями и консьержкой. Ей-богу, я даже стал посещать солярий и сделался глянцевым, как поп-звезда. Даже среди преуспевающих жителей Крылатских Холмов я выделялся в лучшую сторону. Я остановился только когда понял, что начинаю перехлестывать: если и дальше буду продолжать изображать ви-ай-пи, милиционеры станут поглядывать на меня не по бдительности, а из любопытства.
Алкоголь в течение дня я не употреблял, не говоря уже о том, чтобы сесть за руль пьяным. Ездил медленно и аккуратно. Удалил из машины все оружие — хотя годами не выдвигался в город без ножа и газового пистолета.
Иногда в уличном трафике я замечал богатые автомобили, управляемые молодыми людьми моего возраста — они катились неторопливо, соблюдая все мельчайшие правила, уступая дорогу пешеходам, без хамских сигналов и морганий фарами, — и улыбался. Скорее всего, молодых людей, как и меня, тоже искала Генеральная прокуратура.
На пятый день я позвонил родителям, из уличного таксофона, и узнал, что их навещали опера. Из Москвы. Пытались выяснить, где я нахожусь. Мама спокойно дала адрес квартиры, где жили жена и ребенок (интересно, что к жене и ребенку они не пришли ни в этот день, ни в следующий). Я что-то наврал маме, изо всех сил пытаясь быть беззаботным. Смеялся, шутил, рассказал анекдот. Не обычный — «новый русский». «Иван Иваныч, напомните, кто такой Карл Маркс?» — «Экономист». — «Как вы?» — «Нет, я — старший экономист». Мама вежливо посмеялась.
А что еще мне оставалось
Тем же вечером я опять поехал в «Пурпурный легион» за очередным компакт-диском и увидел на прилавке сборник официальных советских хитов семидесятых. Купил — и сильно завис на этом наивном искусстве. Бесконечно крутил «Увезу тебя я в тундру», «Не надо печалиться», «Мой адрес — не дом и не улица». Под такой аккомпанемент мои родители зачали меня.
В тот год, шестьдесят девятый, «Иглз» спели «Отель „Калифорния“». Но родителям не разрешали слушать песни про Калифорнию. Только про тундру.
Я просыпался под хор будильников — целых три пластмассовых ублюдка требовали, чтобы я принял вертикальное положение, — и тут же, вырубая пластмассовый хор, запускал Ободзинского. «В каждой строчке только точки после буквы Эл». И шел пить свой кофе.
Когда истекли четыре недели, появилась надежда, что все обойдется. Четыре недели ищут и не могут найти — значит, не так уж активно ищут! Значит, не так сильно я им нужен. Значит, можно немного остыть. Опять увидеть Толю Далидовича. Вспомнить лихие времена, когда за краденой фарой от «мерседеса» скупщик приезжал аж из Махачкалы.
Перестраховываясь, я решил не водить приятеля в кабак — лишь покататься по городу и поболтать.
Оказавшись в машине, Толя издал свой фирменный звук, короткое восхищенно-удовлетворенное «О!», означавшее крайнюю степень довольства собой.
— Если бы у меня была такая тачка, — сказал он, — я бы ездил очень медленно. Сорок километров в час. Чтоб все видели: это едет Толя Далидович!
Мне было хорошо с ним. Когда-то мы почти год прожили вместе, в одной квартире. Бандой. Третий член преступного сообщества сидел в Бутырской тюрьме — мы ждали, когда он выйдет, чтобы начать делать «большие дела». В ожидании третьего злодея двое первых делали маленькие дела и средние. Не воровали, нет. В те времена любая коммерческая сделка смахивала на махинацию, и наоборот.
На большие дела не замахивались. Никакое большое дело вдвоем не провернуть. Тот год был хороший год именно потому, что мы медлили, сознательно себя притормаживали, не рисковали. В основном готовились, копили силы. Много говорили. Умеренно пили.
Обаятельный, остроумный парень — на шесть, что ли, лет меня старше, — Толя Далидович мог за пятнадцать минут уговорить любую девочку. Или почти любую. И двинуть в табло любому мальчику. Или почти любому. Умел, в частности, прыгнуть с разбегу обеими ногами в грудь.
Он мог играть в покер двое суток кряду. Он цитировал наизусть «Золотого теленка». Его детство прошло в Чечне, в Грозном, и чеченцев, наводивших тогда ужас на всю Москву, Толя Далидович не боялся. В присутствии вайнахов Толя по-кавказски ухмылялся, трубно хохотал, выпячивал челюсть и мог долго болтать про «ахчи», то есть про бабло, про деньги. Про баксулечку.
При всех свои талантах он был типичный домосед, обожал уют, чистоту, телевизор, неплохо готовил, кофе варил обязательно в турке, а чашечку ставил на блюдце, предварительно подложив салфеточку.