Субсистенциализм
Шрифт:
Общим для всех этимологий является титул «устойчивый» как устойчивый характер Subsistence. Субсистенция есть то, что устойчиво. Устойчивая субсистенция может субсистировать, например, «тайной человеческой любви как влечение к устоянию» [Финк, 2017, 334]. А. Мэйнонг, в интерпретации Дугина, предложил использовать понятие «субсистентность» в его дословном латинском значении – «быть устойчивым». Устойчивыми здесь манифестируются объекты сознания, которые пока еще не стали реальными объектами в целом, являясь ментально месклярными (случайно смешанными) объектами: «По сути, аналог реальности в постмодерне – это и есть множество субсистирующих предметов» [Дугин 2009, 266]. Постмодернистский объект – это тело без органов, симулякр как копия объекта без оригинала плюс всевозможные месклярные контингентности, подобные чудесам типа зеленых кошек, розовых слонов, золотых гор, круглых квадратов и прочих объектов. Современные менеджмент и реклама нещадно эксплуатируют интенциальную предметность, инсталлируя в нее манифестации типа «солнечный
Понятие «устойчивость» употребляется практически во всех значимых репрезентациях реальности: устойчивое экономическое развитие, устойчивый рост (прирост), устойчивые выражения, устоявшиеся требования, устойчивая психика, устойчивый к внешним влияниям; в противоположность им – устойчивое разрушение связей, устойчивая деградация, устоявшийся правовой нигилизм и пр. Вкупе со сказанным выше это означает то, что субсистенция формирует устойчивость. Мейясу в книге «После конечности: эссе о необходимости контингентности» пишет: «Устойчивость обеих сфер – существования и несуществования – является условием постижимости фактичности» [Мейясу 2015, 109].
6. Subsistentia как Ничто
В философии постмодерна мы наблюдаем традицию, которая манифестирует субсистенцию в качестве несуществования объекта. Читаем у Дугина: «"Ничто" относится к категории субсистентных концептов. Его нет в эмпирической актуальности, но оно вполне может "субсистировать"» [там же, 268]. Субсистирующий объект предполагается несуществующим или «под-существующим», не будучи существующим. Функция его раскрывает существо субсистирующего [благодаря самому себе] объекта. В Приложении 1 книги майнонгианца Жаккетта «Д. Алексиус Майнонг. Пастырь Не-Бытия» говорится: «Майнонг /…/ использовал слово «бытие» (или «под-существование» – subsistence) более широко в применении также к абстрактным объектам. Число 2, например, имеет бытие, даже хотя оно не существует» [Жаккетт 2023, 501]. Комментарии к термину subsistence переводчика приведены на стр. 534–535 указанного издания.
Реутов пишет: «Реально наличествуя, однако не существуя, субсистенции – к ним относятся и экхартовские "духовные совершенства" (эманации Божества): Праведность, Благостыня, Святость и проч., – не даны в ощущении: они есть, но их нет среди ощущаемых нами вещей. Потому-то они подлежат номинации лишь "путем отрицаний" и "путем превосходства". Они и подчиняются своим автономным законам, отличным от законов существования вещей сотворенного мира» [Реутов 2011, 156].
Субсистенция поддерживает себя устойчивой благодаря самой себе, и потому она вполне может быть лишь вероятной, не существующей сейчас в фактическом пространстве опыта; этакое фиктивное одиночество Декарта в городе, в котором он никому не знаком, или Пятигорского в Лондоне, где он, с его слов, никем «не иском». Здесь объекту полагается быть устойчивым [благодаря самому себе], благодаря силам, черпающим «не-из-других-сущих». Таким образом, субсистенция в ничтойности полагает необходимость, выражаясь терминологией Жаккетта, ничтить себя, через посредство Ничто которого само несуществующее наделяется субсистенцией [благодаря самому себе]. Тогда и говорится некоторыми, что бытие Ничто есть ничто Бытия. К вопросу определения Ничто вне коннотаций с субсистенцией я обращусь впереди.
7. Итоговые замечания к истории термина Subsistentia
Итак, под термином субсистенциализм понимается субсистенция как устойчивость объекта [благодаря самому себе]. Следует ли из этого представление о единой субсистенции для многоликих объектов или многоликого объекта для множества субсистенций? Является ли субсистенция единой субсистирующей реальностью для всего, что есть? Когда мы говорим: «Все, что есть, субсистирует», должны ли мы понимать личный индивидуальный характер id quod est? Означает ли сказанное выше, что и у глобального объекта, и у индивидуальной вещи [есть] своя собственная, личная субсистенция? Ведь мы не в состоянии выразить индивидуальный характер сущности объекта, кроме как пониманием его наименования, что отправляет нас прямиком к диалектике имени, которую, например, представил А. Лосев в книге «Вещь и имя. Самое само» [Лосев 2016]. В этих трудах Лосев доказывает положение: «кто знает сущность вещей, тот знает все» и «имя вещи есть сама вещь, хотя вещь не есть имя». Слово «есть», конечно, запутывает все дело, поскольку прямиком отсылает к существованию, а не к сущностям вещей, хотя и не отрицает наличия индивидуального строения вещи.
Субсистенция, однако, двояка. Пропозиция [благодаря самому себе] не отправляет нас ни к какой сущности, не наделяет вещь бытием, даже более того, она не нуждается ни в сущности, ни в субстанции, ни в объекте, ни в субъекте, ни в понятиях, ни в представлениях, ни вообще в людях. Чистый субсистент есть то, что не нуждается ни в чем, кроме самого себя, поскольку он единственно и истинно субсистирует [благодаря самому себе]. Следовательно, субсистент несет в себе самом единственный, лично-индивидуальный sub_sist, не сводимый ни к чему иному, кроме как к самому себе, и потому ни в чем ином не нуждающийся. Это понимание я называю субсистенциальным суждением, которое конституируется субсистенцией, о чем
8. О различии экзистенции и субсистенции
О различии экзистенции и субсистенции, помимо Канта, говорил и Августин. Он, правда, излагал это различие, увязывая его с отсутствием возможности различения в Боге, в котором нет различия между «существованием просто» (esse) и «существованием самостоятельно» (subsistere), иначе получится, что Бог называется субстанцией по отношению к чему-то (relative); но всякая вещь самостоятельно существует сама по себе (ad se ipsum subsistit), а не по отношению к чему-то; тем более это справедливо в отношении Бога [см. доклад А. Р. Фокина «"Ипостась" как богословский термин в патристике»]. Но если Бог не источник для всех вещей, то вещи вполне себе могут позволить и существовать просто и субсистировать самостоятельно, благодаря самим себе.
Экзистенцию (исходящее вовне) я определяю как существование вещества со всеми условиями, присущими ему и его природе. В экзистенциализме экзистенция – пустое существование человека, который в процессе существования производит себя, свою природу. По Сартру первым принципом экзистенциализма является субъективность, в которой человек есть лишь то, что сам из себя делает. Этот принцип исходит из убеждения, что человек представляет себя и проявляет свою волю уже после того, как начинает существовать. И после этого «порыва к существованию» он есть лишь то, что сам из себя делает; и это есть формула экзистенциальной субъективности. Субъективность здесь есть последствие существования, элемент последовательности ряда. С другой стороны, экзистенциалист не решает проблемы благодаря самому себе или благодаря другому, он кого-то или что-то сам из себя делает. Это означает лишь то, что субъект есть то, что сам из себя делает. В этом, кстати говоря, нет никакого сакрального смысла. Да, я все, что делаю, делаю сам из себя. Забиваю гвозди, меняю кран в кухне, пишу текст и бесконечную массу дел я делаю сам. Скажу более того, подобное делание безусловно, то есть оно не может быть другим. Поэтому меня несколько запутывают дефиниции типа: в связи с тем, что «существование предшествует сущности», человек сам из себя что-то делает. А если не предшествует, то человек сам из себя ничего не делает? Экзистенциализм в процедуре царства действий развил целую типологию, отделив при этом состоявшихся от несостоявшихся; тех, кто, несмотря ни на что, что-то делает, от тех, кто находит причины, мешающие ему что-то делать. Также по ранжиру были построены и сами по себе действия; как понятно, творческие действия – это высший класс действий, а нетворческие действия – низший. Экзистенциальный человек мыслит, пишет книги, картины, сочиняет музыку; то есть он делает из себя состоявшегося в обществе субъекта, всеми доступными средствами прокладывает свою собственную дорогу социальных почестей. Экзистенциализм продолжает возлагать вину на несостоявшихся неудачников за то, что они несостоявшиеся неудачники. При этом весьма удивительными бывают пассажи типа «экзистенциалист не буржуа» и «марксист не буржуа» (особенно Маркс)!
Экзистенциалист конституирует общественную субъективность в убежденности, что в этом случае он преодолевает субъективный эгоизм. Такое делание из себя общественного я в работе «Земля и люди» [Ручко 2010, 2016] назвал экзистенциальным коммунизмом, особенность которого заключена в том, что коммунисты критикуют экзистенциализм, а экзистенциалисты – коммунизм только лишь в силу того, что сами являются тем, что критикуют. Сотворение нового будущего мира там было опознано общей их сущностью. Экзистенциалист самостоятельно из себя творит свое собственное будущее – вот тема экзистенциализма; коммунист как член партии преобразует и саму по себе природу, и природу будущего человеческого общества. Вот и вся разница. Нет ничего объективного, все в итоге обращается в субъективный характер общественного бытия.
Вторичные ухваты экзистенциальных феноменов не то чтобы кажутся нелогичными, а распознаются бесполезными. Во-первых, экзистенциальные переживания одиночества как следствие заброшенности в мир могут иметь и решительно другое происхождение, например, тяжелый недуг вызывает такие же тяжелейшие переживания, которые приводят к пониманию бессмысленности жизни. Если же эти переживания явились следствием экзистенциальных феноменов, то эти последние есть то, что предшествует переживаниям. Следовательно, крайне проблематично вывести бессмысленность существования, которое несет в себе субъективный дискурс экзистенциалов, где (а) усматривается детерминизм и (б) осмысливается сама эта причинность. Во-вторых, скажем, что экзистенциализм, полагающий субъективность и глубоко анализирующий ее (известная фраза Сартра: «О субъекте я знаю все!» – тому подтверждение), полагает субъекта в модусе существования с другими и благодаря другим. Здесь субъект коррелирует с всеобщностью, с всесубъектностью. «Выбирая себя, – говорит Сартр, – мы выбираем всех людей». То есть всегда нужно исходить из субъекта для объекта. Делать из себя самого себя самого означает и делать из себя для другого, и выбирать себя так, будто бы это определенное действие, направленное на другого, а не абстрактное представление. Но не в качестве ли другого экзистенциалист выберет себя? И где уверенность в том, что именно таким образом он выбирает и всех людей, и вообще – выбирает ли?