Суд королевской скамьи
Шрифт:
— Да.
— Через три месяца после первой операции, вы и Моше Бар-Тов, который был тогда известен под именем Германа Паара, были вторично подвергнуты облучению.
— Да.
— Из показаний мистера Бар-Това мы можем сделать вывод, что в первый раз он не был полностью стерилизован, в силу чего полковник Восс хотел второй раз подвергнуть вас облучению, и, может быть, вы тоже не были тогда стерилизованы до конца. Дольше ли длилось второе облучение?
— Примерно такое же время, но я слышал, как они говорили о большей интенсивности.
— Можете ли рассказать милорду и суду, что последовало потом?
—
— Таким образом, Паар был записан как умерший и никогда не подвергался второй операции, как довелось вам. Паар знал об этом вашем решении?
Дубровский пожал плечами.
— Прошу прощения, — сказал судья Гилрой,— но стенографист не может записать, что означает этот жест.
— Он был всего лишь мальчиком. Я никогда не говорил с ним на эту тему. Я считал, что, как человек, я должен так поступить.
— Можете ли рассказать нам о второй операции?
— На этот раз на меня набросились четверо эсэсовцев. Меня избили, связали, заткнули кляпом рот, после чего поволокли в пятый барак. У меня вытащили кляп изо рта, когда я уже почти задохнулся. Они стянули с меня штаны и вогнали иглу в спину. Хотя я был связан, но продолжал бороться, а тут закричал и упал на пол.
— Что случилось?
— Сломалась игла.
Большая часть участников процесса уже не могла сдерживать тошнотные спазмы. Глаза присутствующих обращались к Адаму Кельно гораздо чаще, чем ему хотелось, и он стал избегать смотреть в зал.
— Продолжайте, сэр.
— Я скорчился на полу. Затем услышал, как кто-то у меня над головой говорит по-польски. По его внешнему виду и голосу я понял, что это тот самый врач, который оперировал меня в первый раз. Он был в длинном халате, и лицо его закрывала хирургическая маска; он стал возмущаться, что ему приходится ждать пациента. Плача, я обратился к нему...
— И что он сделал?
— Он ткнул мне пяткой в лицо и обругал по-польски.
— Что он сказал?
— «Przestan szezekat jak pies itak itak mrzesz».
— И что это значит?
— Перестань гавкать, как пес. Так и так сдохнешь.
— Что произошло затем?
— Мне сделали другой укол и положили на носилки. Из последних сил я молил больше не оперировать меня. Я сказал: «Dlaczego mnie operujecie jeszcze raz prziciez juzescie mnie ras operowali». Почему вы хотите снова меня оперировать? Меня уже оперировали! Но он продолжал все так же грубо и жестоко обращаться со мной.
— В Ядвиге было принято говорить по-немецки?
— Всегда и всюду.
— Но вы были поляк, как и этот врач.
— Не совсем. Я был евреем.
— С каких пор ваша семья считалась гражданами Польши?
— Примерно тысячу лет.
— Предполагали ли вы, что врач-поляк ответит вам подобным образом?
— Во всяком случае, я не удивился. Едва только я услышал его, как понял, что имею дело с поляком-антисемитом.
— Я вынужден обратиться к присяжным, — вмешался Гилрой, — с просьбой не обращать внимания на последнюю фразу. Вы хотели бы оставить ее без комментариев, мистер Баннистер?
— Да, милорд. Продолжайте, мистер Дубровский, — Вошел Восс в эсэсовской форме, и я обратился к нему. Врач теперь говорил со мной по-немецки. Он сказал: «Ruhig».
— Вы свободно владеете немецким?
— В концлагере пришлось узнать много немецких слов.
— Что он имел в виду, говоря вам «Ruhig»?
— Заткнись.
— Я вынужден вмешаться, — сказал сэр Роберт.— Данные показания полны необоснованных намеков, что лицом, которое проводило операцию, был доктор Кельно. На этот раз мой досточтимый коллега даже не предполагает, что им мог быть доктор Тесслар, исходя лишь из того, что, по мнению свидетеля, тот же Врач оперировал его и раньше. Это предположение получает свое подтверждение только благодаря тому, что разговор велся на польском языке. И я предполагаю, что нам пришлось столкнуться с более чем вольным переводом. Например, слово «ruhig» употребляется в поэме Гейне «Лорелея» в значении «спокойно». Спокойные струи Рейна. Если бы он хотел сказать «заткнись», то, скорее всего, употребил бы выражение «halte maul».
— Я приму во внимание вашу точку зрения, сэр Роберт. Я вижу, что сегодня доктор Либерман занял место среди присутствующих в зале. Будьте любезны подойти сюда и не забывайте, что вы все еще находитесь под присягой. Немецкий — ваш родной язык, не так ли, доктор Либерман?
— Да.
— Как бы вы перевели слово «ruhig»?
— В данном контексте оно звучит как требование заткнуться. Любой, кто пережил концентрационный лагерь, может это подтвердить.
— Чем вы занимаетесь сейчас, мистер Дубровский?
— У меня склад готовой одежды в негритянском районе Кливленда.
— Но вы по-прежнему считаете себя преподавателем романских языков?
— У меня не осталось никаких желаний. Может быть, дело в том... почему я и пошел на вторую операцию вместо Паара... я почувствовал, что все во мне омертвело, когда мне довелось расстаться с женой и дочерьми.
Моше Бар-Тов был вынужден выйти в соседнее помещение, и, пока Дубровский подвергался перекрестному допросу, доктору Либерману и Абрахаму Кэди также пришлось покинуть зал суда. Бар-Тов в первый раз услышал о жертве, которую ради него принес другой человек.
— О Боже мой, — сотрясался он в рыданиях; он колотил кулаками в стену, не в силах сдержать слез. Немного погодя открылась дверь и вошел Даниэль Дубровский. Моше Бар-Тов повернулся к нему.
— Я думаю, что нам лучше оставить их наедине,— сказал Эйб.
20
Они все уезжают, кроме Хелены Принц, женщины из Антверпена. С ней постоянно находится доктор Сюзанна Парментье, так что за Принц можно не волноваться.
Они возвращаются в Израиль, Голландию и Триест. Мне будет чертовски не хватать доброго и спокойного доктора Либермана.