Суд королевской скамьи
Шрифт:
— О, прости. Я что-то задумался.
В клинике, как всегда, было полно пациентов, но из Оксфорда на несколько дней приехал Терренс Кемпбелл, так что все было в порядке. Осенью у Терри начнется практика в больнице. Как было бы здорово иметь его в помощниках. Мальчик весь день работает с ним бок о бок; делая уколы, проводя лабораторные исследования, беря анализы, консультируясь со своим учителем относительно диагнозов. Он прирожденный врач.
Наконец ушел последний из пациентов, и они расположились отдохнуть в кабинете Кельно.
— Что ты об этом думаешь? —
Терри пригляделся к нему.
— Тени. И пятно. Туберкулез?
— Боюсь, что рак.
Терри глянул на имя на конверте.
— У этой бедняжки пятеро детей.
— Рак не выбирает, — ответил доктор Кельно.
— Я понимаю, но что станет с детьми? Им придется отправляться в сиротский приют.
— Я хотел бы поговорить с тобой на эту тему. Это часть нашей профессии — справляться со своей слабостью. Если ты хочешь стать по-настоящему хорошим врачом, ты должен найти в себе силы, которые помогут сохранять спокойствие, даже при виде тела друга. Врач, который позволяет себе умирать с каждым пациентом, долго не протянет.
Терри кивнул головой, но продолжал изучать рентгеновский снимок.
— Ну, а с другой стороны, может быть, у нее не рак, а если и опухоль, то она операбельна. Я хочу показать тебе кое-что еще.
Открыв ящик стола, он протянул Терри документ с подколотым к нему чеком на девятьсот фунтов.
— Что это?
— Извинение от полиграфической компании, которое должно быть представлено на открытом судебном заседании. И более того, адвокат Шоукросса встречался с Ричардом Смидди, чтобы обговорить условия соглашения. Насколько я понимаю, Кэди был в Лондоне и они заметались.
— Слава Богу, что скоро все кончится, — сказал Терри.
— Я так рад, что ты помогаешь мне, ты и Стефан. С Кэди я покончу. Я-его достану в любой стране, где вышла в свет его гнусная книжонка. Особенно дорого она достанется американцам.
— Доктор, — мягко сказал Терри, — когда вы начали дело, вы руководствовались только высокими принципами. Сейчас же может создаться впечатление, что вами движет месть.
— Ну и что из этого?
— Искать воздаяния ради самого воздаяния — значит питать зло в своей дуще.
— Перестань цитировать мне оксфордских философов. Чего, по твоему мнению, заслужил Кэди?
— Если он признает свою ошибку и выразит желание исправить ее последствия, тем самым искупив свою вину перед вами, вы можете проявить благородство. Вам не стоит травить его до смерти.
— То же самое благородство я проявил в Ядвиге и в Брикстонской тюрьме. И меня точно так же травили. Не больше и не меньше. Это люди, которым все надо говорить прямо в глаза.
— Но неужели вы не понимаете, что при таком отношении вы ставите себя в один ряд... ну, с нацистами.
— А я думал, что- ты испытываешь гордость, сказал Адам, задвигая ящик стола.
— Так и есть, доктор. Но не унижайте себя, опускаясь до мести. И не думаю, чтобы Стефану этого хотелось.
Сэр Роберт Хайсмит тщательно прореживал густые посадки роз, оставляя к лету только самые здоровые
— Дорогой, чай готов, — позвала его Синтия.
Он стянул перчатки и направился на веранду своего маленького сельского домика, который двести лет назад был сторожкой у ворот королевского поместья.
— В этом году розы у нас будут великолепны,— пробормотал он.
— Роберт, — сказала его жена, — ты весь уик-энд в какой-то странной задумчивости.,
— Из-за дела Кельно. Непонятная история.
— Вот как? А я думала, что с ним все кончено.
— Как и я. Но внезапно, когда казалось, что Шоукросс уже готов принести извинения в суде, он сделал поворот на сто восемьдесят градусов. Этот парень Кэди приехал в Лондон и собирается дать бой в суде. Шоукросс присоединился к нему. Самое удивительное, что дело взялся вести Томас Баннистер.
— Том? Довольно рискованное для него решение.
— В определенной степени.
— Ты считаешь, что сэр Адам был откровенен с тобой?
— Этому можно было бы только удивляться, не так ли?
11
Иерусалим — апрель, 1966
Услышав звонок в двери своей квартиры на улице Давида Маркуса, доктор Либерман пошел открыть их.
— Я Шимсон Арони, — сказал стоящий на пороге человек.
— Я ждал, что рано или поздно вы найдете меня, — ответил доктор Либерман.
Арони, известный охотник за нацистами, проследовал за доктором в его кабинет. Ему минуло шестьдесят восемь лет, но возраст не давал представления о его истинных возможностях. Несмотря на глубокие морщины, покрывавшие его жесткое лицо, Арони был проницателен, жесток и неутомим. Словно по контрасту с ним, Франц Либерман был мягок, добр и спокоен.
— Я читал материалы, которые вы публиковали в газетах и журналах. Кого вам удалось найти?
— Моше Бар-Това из киббутца Эйн-Гев. Он сообщил имена остальных. Как предполагается, четырех мужчин и двух женщин, которых удалось найти после всех этих лет. Вы знаете, что сейчас происходит в Лондоне. И я приехал к вам, потому что вы поддерживаете отношения с этими людьми. Нам было бы легче убедить их выступить с показаниями, если бы помог их лечащий врач.
— Я не берусь помогать вам. Они и так уже достаточно настрадались.
— Настрадались. Если вы еврей, вы обречены на страдания. И они никогда не кончатся. Взять хотя бы вас и вашу семью, доктор Либерман. Сколько своих близких вы потеряли?
— Мой дорогой Арони. Чего вы хотите? Заставить их предстать на всеобщее обозрение, подобно диким животным? Чтобы они в открытом суде рассказывали, какому их подвергали унижению? Женщины в особенности так и не смогли оправиться от него. При соответствующем лечении, при внимании и заботе ближних они способны вести то, что можно было бы назвать нормальным образом жизни. Но случившееся с ними они стараются хранить в самых потаенных закоулках своей памяти. И если они снова вытащат на свет эти воспоминания, то рискуют испытать сильнейший шок.