Суд королевской скамьи
Шрифт:
Не в силах выдержать пронзительный взгляд Марии Висковой, Гольдмарк принялся обкусывать ногти.
— В этом деле есть и еще один аспект, и он связан с участием в нем Абрахама Кэди, сионистского провокатора и врага польского народа.
— А ты читал «Холокауст», Гольдмарк?
— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
— Не беспокойся. Я не сообщу об этом в Комитет.
— Эта грязная книжонка наполнена клеветой, ложью, провокациями и сионистской пропагандой.
За окном шел густой снег. Гольдмарк, большой мастер увиливать от ответов, отнюдь не был растерян. Он решил подойти к окну и поговорить
— Я собираюсь отправиться в Лондон и принять участие в процессе, Гольдмарк.
— Этот вопрос должен будет решить Комитет,— ответил он.
Париж, Рамбуйе — июнь, 1966
Дом Сюзанны Парментье в нескольких милях к югу от Парижа был уютен и ухожен, и когда Александер его посещал, он всегда обращал внимание на его неброскую элегантность. Его и Самуэля Эдельмана, представителя МФЕО во Франции, старый сгорбленный слуга провел в гостиную, где-они и дожидались возвращения мадам Парментье из сада.
Она была очень стара, ей было уже под восемьдесят, но галльская живость по-прежнему была свойственна выражению ее глаз. Она пригласила их в комнату, убранство которой говорило об изысканном вкусе хозяйки; стены были украшены фотографиями в серебряных рамках ее покойного мужа, их детей и внуков.
Александер извинился за плохое французское произношение.
— Когда я получила письмо от Марии Висковой,— сказала хозяйка, — я никак не могла принять решение, мысли у меня путались. Как вы видите, я достаточно стара, немощна, и мое здоровье оставляет желать лучшего. Я далеко не уверена, что могу оказаться вам полезной, но Мария сказала, что я должна повидаться с вами, и вот вы здесь.
— Мы узнали, что вы были заключенной в Ядвиге, и не сомневаемся в важности ваших показаний, сказал Александер.
Она пожала плечами; движения ее рук во время разговора были затруднены.
— Я знаю о деятельности Кельно только косвенно. И я не имею права показать под присягой, что лично видела его за работой.
— Но вы были достаточно близки к Марку Тесслару.
— Мы были как брат и сестра.
— Странно, а он никогда не упоминал вашего имени.
— Он всего лишь выполнял мое пожелание. Но, получив письмо Марии Висковой, я не вижу причин молчать о прошлом.
— Разрешите мне задать вам прямой вопрос, обратился к ней Александер.
— Я постараюсь избежать французской манеры отвечать уклончиво.
— Судьба дела в немалой мере может зависеть от показаний Тесслара. Что вы думаете о его чувстве ответственности? Оцените его как опытный психиатр, доктор Парментье. И мне бы хотелось, чтобы на вашу оценку не влияли ваши личные дружеские чувства к нему.
— Если говорить. откровенно, мистер Александер, должна сказать, с ним что-то случилось в тот ноябрьский день, когда он увидел, как оперирует Кельно. И, может быть, шок от этого
— Как вы знаете, нам приходится вступать в рискованную игру, Что вы можете сказать об обвинении Кельно в адрес Тесслара, что перед войной он делал незаконные аборты и позже занимался этим же в концентрационном лагере?
— Фантазии Адама Кельно. Все, кто знает Марка Тесслара, подтвердят, что он истинный гуманист и филантроп. Он уехал из Польши, чтобы завершить в Швейцарии свое медицинское образование, что было невозможно сделать из-за антисемитизма в Польше. И Мария Вискова и я, обе мы можем засвидетельствовать, что он никогда не делал абортов для нацистов.
— Сможете ли вы прибыть в Лондон?
— Я долго размышляла на эту тему. Не раз советовалась с моим пастором и просила Бога указать мне путь. Как у христианки у меня нет иного выбора, кроме как дать показания.
Глаза ее потухли, и стало видно, как она устала. Добравшись до цветника, мадам Парментье срезала две чайные розы и предложила гостям сделать из них бутоньерки.
— В Антверпене живет женщина, которую оперировали как раз в тот день. После войны я несколько лет выхаживала ее как психиатр. Она сильная личность. Рана в ее душе никогда не затянется, но я знаю, она не простит мне, если я не дам ей возможности встретиться с вами.
12
Корреспонденция пришла с утренней почтой. Эйб вскрыл конверт и улыбнулся. В нем было письмо от Ванессы. Он отложил его на потом.
Кэди пробежал письмо от своего французского издателя, полное стонов и сожалений, но к нему был приложен чек на две тысячи долларов на возмещение расходов по процессу.
В эти дни с ним старались связаться все, кто издавал его книги. Первым напомнил о себе его немецкий издатель, приславший пять тысяч долларов, убежденный антинацист, который в свое время был приговорен к смертной казни за участие в заговоре с целью убийства Гитлера и который уже ждал петли, когда в результате налета его тюрьма оказалась разрушенной и ему удалось сбежать.
Все они старались внести свой вклад, кроме шведа. Чем меньше было издательство, тем громче оно било себя в грудь.
Наконец он взялся за письмо Ванессы.
«Киббутц Седе-Бокер
25 июля 1966 года
Морнингсайд-лейн, 10
Саусалито
Дорогой папа!
С тех пор, как зимой ты уехал из Израиля, до нас доходили только отдельные сообщения о тебе. Мы с Иосси ужасно влюбились друг в друга. Лето в пустыне жаркое и душное, но и оно не повлияло на чувства, которые мы испытываем друг к другу.
И все же я не понимаю, почему меня гнетет такая грусть, разве что встреча с ним означает завершение какой-то части моей прежней жизни. Иосси еще год служить в армии, а потом ему предстоят четыре года в университете. Это слишком долго, и не думаю, что решусь обременять его еще и женитьбой.
Мне ужасно неприятно писать тебе то, что ты прочтешь ниже, ибо мне приходится сообщить, что я не смогу приехать в Америку. Дела на границах идут все хуже и хуже, и я не могу позволить себе оставить Израиль ради даже краткого визита к тебе. Но, конечно, во время процесса я буду с тобой в Лондоне.