Суд королевской скамьи

Юрис Леон

— Да. Личные унижения.

— Один раз? Дважды?

— О, таких случаев были десятки. Нас постоянно наказывали за подлинные или выдуманные нарушения. Капо то и дело гонял нас. Нас лишали прогулок. Обычным наказанием являлась ходьба на корточках, и в таком положении заставляли покрывать сотни метров, а когда ты от изнеможения падал, тебя били. Мне пришлось столкнуться с серьезной эпидемией дизентерии. Вот тогда я почувствовал, что я в самом деле врач. Немцы старались не иметь дело с эпидемическими заболеваниями.

— А что последовало после

эпидемии?

— Мне было разрешено организовать прием хирургических больных в двух бараках медицинского комплекса. Я старался убедить немцев, что имею дело только с незначительными случаями, такими, как фурункулы, абсцессы, порезы.

— Мы говорим о конце 1940 года. Могли бы вы описать условия, в которых проводились медицинские процедуры?

— Они были очень плохими. Нам постоянно не хватало лекарств, и порой мы были вынуждены пользоваться бумажными бинтами.

— Работали ли вместе с вами другие квалифицированные хирурги из числа заключенных?

— На первых порах нет. У меня было несколько помощников. Больница скоро заполнилась жертвами гематом.

— Чем вы можете объяснить это?

— Крупные синяки, особенно в области ягодиц, связаны с кровоизлияниями в ткани, после чего может начаться воспаление или заражение крови. Порой нам приходилось вычищать до полпинты гноя. Мышцы бывали настолько поражены, что пациент не мог ходить, сидеть или даже лежать. И мне приходилось проводить хирургическое вмешательство, чтобы облегчить их страдания, прибегая к иссечению, дренажу и поэтапному лечению.

— В чем была причина таких гематом?

— Избиение заключенных немцами.

— Доктор Кельно, проводили ли вы какие-нибудь ампутации в ранний период своего заключения?

— Да. Большей частью фаланги пальцев на руках и ногах, которые были отморожены. Или если начиналась гангрена после избиений.

Сняв очки, Хайсмит подался вперед.

— Доктор Кельно, — подчеркивая каждое слово, сказал он. — Проводили ли вы операции, когда в них не было необходимости?

— Никогда. Ни тогда, ни позже... Никогда.

— Итак, как с вами обращались с конца 1940 года и до 1942-го?

— Я много раз был подвергнут избиениям.

— И к чему они приводили?

— Я был весь в синяках. Некоторые из них были размером с футбольный мяч. Порой боль была невыносимой. У меня поднималась температура, сводило ноги, так как я приобрел в лагере варикозное расширение вен, которое удалось вылечить только после войны.

— Когда в Ядвиге изменилось положение дел?

— В середине сорок первого года, когда немцы напали на Россию. Ядвига была главным лагерем, рабочая сила которого производила продукцию для германской военной машины. Они стали понимать, что из-за жестокого обращения было потеряно много рабочих дней, и поэтому решили организовать соответствующее медицинское обслуживание заключенных.

— Можете ли вы припомнить случай, который заставил начать возведение медицинских бараков?

— В середине зимы сорок первого года начались

сильные холода, и мы столкнулись с тысячами случаев воспаления легких, отморожений конечностей и гибели людей, которым вовремя не была оказана помощь Мы ничем не могли им помочь, разве что давать вод для питья Они лежали на по у бараков бок о бок так что с трудом можно было ходить. Они умирали сотнями. Изможденные люди не могли работать у станков, так что немцам пришлось менять подход.

— Интересно, доктор Кельно, вели ли немцы учет погибших?

— У немцев была буквально страсть к скрупулезности. Во время эпидемии они несколько раз производили перекличку, которая начиналась в полшестого утра. Живые должны были выносить мертвых из бараков. Счет должен был сходиться.

— Понимаю. Позже мы вернемся к этой теме. Итак, значит, после эпидемии зимы 1941 года вам было разрешено заняться организацией медицинского обслуживания.

— Более или менее. У нас не хватало материалов и лекарств, так что по ночам, когда в бараках не было эсэсовцев, мы совершали набеги на склады. Позже снабжение улучшилось, но не намного. Тем не менее, когда ко мне присоединились и другие врачи, стало полегче. Мне удалось провести несколько довольно сложных операций в двадцатом бараке. Немецкие врачи с крайней неохотой лечили узников, и постепенно эти обязанности перешли к врачам из заключенных.

— Какое вы лично тогда занимали положение?

— В течение двух лет я считался главным хирургом, а в августе сорок третьего на меня был возложен общий контроль за состоянием медицинского обслуживания.

— Общий?

— Да. По сути, главным был полковник СС доктор Адольф Восс, а остальные врачи-эсэсовцы приказывали, что мне делать.

— Часто ли вы виделись с Воссом?

— Он главным образом посещал бараки с первого по пятый. Я старался, насколько возможно, держаться от него подальше.

— Почему?

— Он проводил эксперименты.

Помолчав, сэр Роберт тоном дал понять, что подходит к ключевому вопросу.

— Велись ли записи в связи с теми операциями, что вы проводили, и с вашими методами лечения?

— Я настаивал, чтобы записи велись предельно аккуратно. Я считал это очень важным, чтобы впоследствии не возникло никаких вопросов по поводу моих действий.

— Каким образом велись записи?

— В хирургическом журнале.

— Он был в одном экземпляре?

— В нескольких.

— Учитывалось каждое назначение и каждая операция?

— Д.

— И вы подписывались?

— Да.

— Кто вел регистрацию?

— Лаборант. Чех. Я забыл его фамилию.

Эйб перекинул Шоукроссу записку. «Мне захотелось встать и крикнуть „Соботник", и потом посмотреть, вспомнит ли он его».

— Вы знаете, что случилось с журналами.

— Не имею представления. Когда пришли русские, большая часть лагеря превратилась в бедлам. И я молю Бога чтобы тут оказались эти записи, потому что они убедительно доказали бы мою невиновность.