Суд королевской скамьи
Шрифт:
— Получали ли вы приказы делать такие инъекции?
— Да, от врача СС доктора Зигмунда Рудольфа, ассистента полковника Фленсберга. Он приказал мне сделать инъекции глюкозы нескольким пациентам, но я почувствовал запах карболовой кислоты и отказался. Пациенты заволновались, после чего охранники-эсэсовцы, избив их, заставили подчиниться: их привязали к стульям, и он сам ввел им дозу в сто кубиков каждому. Они скончались почти мгновенно.
— Были ли вы наказаны в результате неповиновения?
— Да. Зигмунд Рудольф назвал меня трусом и выбил мне
— Вернемся на какое-то время назад, доктор Кельно, в экспериментальные бараки, с первого по пятый. Я вижу, что с достаточной определенностью установлен тот факт, что полковники Восс и Фленсберг были двумя ведущими врачами. Можете ли вы сообщить милорду и присяжным, как у вас складывались отношения с этой парой?
— С Фленсбергом я почти не имел дел. Восс проводил эксперименты по стерилизации. Одним из методов было жесткое облучение рентгеновскими лучами женских яичников и мужских яичек. Вместе с ним работал. еврейский врач доктор Дымшиц. Должно быть, он слишком много знал, за что и был отправлен в газовую камеру. Вскоре после этого Восс пригласил меня и другого польского врача, Константина Лотаки, и проинформировал нас, что время от времени нам придется оперировать в пятом бараке.
Наконец приоткрылась дверь в пятый барак, за которой скрывались его ужасные тайны. Баннистер и О'Коннор старались записывать каждое слово. Гилрой прилагал усилия, чтобы совладать с эмоциями, захлестывавшими его.
— Продолжайте, пожалуйста, сэр Адам.
— Я спросил у Восса, какого рода операции я должен буду делать, и он ответил, что мне предстоит извлекать пораженные органы.
— Какова была ваша реакция на его слова?
— Мы с Лотаки были очень встревожены. Восс ясно дал нам понять, что нас ждет та же судьба, что и доктора Дымшица, если мы откажемся сотрудничать.
— То есть за отказ вас могла ждать газовая камера.
— Да.
— Но так как вы уже раньше отказывались делать инъекции фенола, почему вы опасались последствий этого отказа?
— Потому что тут было совершенно другое дело. Восс сказал, что, если мы откажемся, операции будут делать санитары-эсэсовцы. Мы решили обсудить ситуацию с другими заключенными-медиками. Мы все пришли к заключению, что это будет означать неизбежную гибель всех жертв Восса, и нам с Лотаки как опытным хирургам было дано право попытаться спасти жизни этих людей.
— Вы хотите сказать, что переговорили со всеми заключенными-медиками?
— Со всеми, кроме Марка Тесслара. Он испытывал ко мне личную ненависть еще с тех времен, когда мы были студентами в Варшаве. Позже в Ядвиге он вместе с Воссом проводил эксперименты.
— Минутку, — сказал Томас Баннистер, вставая.
Адам Кельно рывком вскочил со стула, схватился за перила и заорал:
— Вы не заткнете мне рот! Именно Тесслар и его ложь заставили меня покинуть Польшу! Это коммунистический заговор, чтобы загнать меня в могилу!
— Не вызывает сомнений, — холодно сказал Баннистер, — что данная ситуация подлежит осуждению; тем не менее в настоящее время я воздержусь.
—
3
Была почти полночь, когда Терри появился в доме Кельно.
— Где ты был? — спросила Анджела.
— Гулял. Просто гулял.
— Ты ел?
— Я не голоден. Доктор Кельно еще не спит?
— Нет, он у себя в кабинете.
Застыв с восковым лицом, Адам Кельно сидел за столом. Он не слышал стука в двери и не обратил внимания на вошедшего юношу.
— Доктор...
Адам медленно поднял на него глаза, потом отвел взгляд.
— Доктор, я сейчас бродил по улицам. Я хочу сказать, что все время думаю о том, что мне сегодня довелось услышать... и стараюсь понять. Я вижу, что никто не представлял себе, что там такое было. Читать об этом совсем не то. Я просто не знал.
— Твоему желудку трудно все это переварить, Терри? То, что ты слышал сегодня, — может быть, еще самое лучшее из того, что там было.
— О Господи, доктор. — Терри упал на стул и закрыл лицо ладонями. — Если бы только я представлял себе, что делаю. Я готов провалиться сквозь землю.
— Ты ни в чем не виноват. Может быть, тебе слишком тяжело слушать. И, может быть, тебе не стоит больше ходить в суд.
— Прошу вас, перестаньте. Я чувствую себя последним подонком. Непостижимо, как я и такие, как я, у которых есть все, что только они пожелают, могут быть так поглощены своими собственными проблемами, своим собственным мирком, своим самолюбием, и совершенно не видеть и не понимать ни других людей, ни их нужд и страданий.
— Все молодые поколения эгоистичны, — сказал Адам, — но ваше вне конкуренции.
— Доктор, сможете ли вы простить меня?
— Простить тебя? Господи, ведь не по твоей же вине немцы оказались в Польше.
— Когда-нибудь я искуплю свою вину перед вами.
— Просто учись, чтобы стать хорошим врачом. Этого хочет твой отец. Вот это и все искупление, которое мне нужно.
— Сегодня после суда у меня был долгий разговор с Мэри. Мы поняли друг друга. Во время процесса я хотел бы пожить здесь с вами.
— Конечно, я буду только рад, Терренс. А Мэри?
— Не знаю. Если я притащу ее сюда, это только накалит атмосферу. К тому же мы должны посмотреть, как будем относиться, друг к другу.
Вошла Анджела.
— Спускайтесь, вам обоим надо что-нибудь поесть.
Терренс придержал дверь. Когда Адам проходил мимо, он притронулся к плечу доктора, а потом очутился в его объятиях и заплакал так, как не плакал со времен детства.
Самолет леди Сары Уайдмен приземлился в аэропорту Хитроу в два часа ночи. Сонный таможенник, зевая, оглядел ее десять мест багажа и махнул рукой на выход.