Суд Линча
Шрифт:
– Теперь слушай, Паша, и не ругай меня, что это письмо я не показывала тебе три дня назад, перед поездкой, была уверена, что ты, прочитав его, не поедешь на семинар.
– От кого письмо, от Петра?
– Нет, от Ларисы.
И вот Павел Семенович сидит на откидной скамейке в коридоре вагона держит в руке это письмо и мысленно ругает брата: «Ах Петр, Петр, почему ты выбрал такой путь?»
К нему подходит проводница и спрашивает:
– Сейчас буду чай подавать, вам опять три стакана без сахара?
– Да,
Встает Павел Семенович и уходит в купе. Пассажиры на верхних полках спят, на нижней лежит пожилой мужчина и читает книгу. Увидев вошедшего Павла с грустным лицом и с клочком бумаги в руке, он заговорил:
– Вы второй день читаете этот клочок бумаги и шибко расстраиваетесь. Семейные неурядицы?
– Угадали. С братом плохо.
– Сейчас редко кто за брата так глубоко расстраивается, так убивается. Видимо, очень любите своего брата?
– Мы близнецы.
– Да! У близнецов совершенно иная карма.
В кабинете начальника лагеря сидит Павел и беседует с майором, начальником лагеря, с мужчиной средних лет с черными волосами, с густыми бровями и усами.
– Значит, он не желает отсидеть свой срок? – спрашивает Павел.
– Нет. Что-то другое его угнетает, то ли совесть, то ли чувство вины, а вероятнее всего, это последствия алкоголизма. Ведь он, по рассказам жены, в последние годы вольной жизни опустился до некуда. При этом человек полностью деградирует. Сейчас у него тяги к спиртному нет, но сознание еще долго останется сдвинутым.
– В момент подобного затмения он старается покончить с жизнью?
– Сейчас уже ребята выбили эту дурь из его головы. Он парень трусливый, а ребята здорово напугали. С воспитательной целью его привязали к кровати, чтобы он швы на животе не повредил, хотя рана у него небольшая: тупым ножом хотел живот распороть, но только кожу повредил, а кишки не задел. В таком положении они его хорошенько отлупили и напугали, мол, если он еще раз вздумает на себя руки наложить, они его отлупят до смерти.
– Страх страшнее смерти, – заметил Павел.
– Вот-вот! – подтверждает майор. – А сейчас в лазарете Вован. Это один криминальный авторитет, в лесоповале случайно топором поранил ногу, сейчас лечится. Брат твой его боится и ведет себя очень смирно.
В тюремный лазарет входит Павел в сопровождении майора. В небольшой комнате лазарета четыре койки, на трех из них лежат больные. На одной, что ближе к окну, лежит Петр. На койке напротив лежит здоровый парень, широкоплечий Вован, все тело в наколках. Лежит он на боку в одних трусах. Третий больной спит.
Увидев вошедшего брата, который по привычному для них способу приветствия поднял правую руку с раскрытой ладонью и приблизился к брату, Петр, вместо того, чтобы поднять свою ладонь и ударить по руке брата, сел, закрыл руками глаза и стал плакать, как ребенок.
Павел поздоровался с Вованом, сел на койку к брату, обнял его.
– Ну что ты, Петя, как ребенок, не стыдно плакать? Ты же мужчина, это тебе не к лицу, – стал успокаивать брата Павел.
– Я подлец, Паша, я не имею права жить, я должен умереть, но мне не дают здесь умереть.
– Не переживай Паша, ты обязательно умрешь, но после того, как проживешь отпущенный всевышним свой век. Самоубийство – это большой грех, непослушание всевышнему, уход из жизни раньше положенного срока, дезертирство с грешной земли. Поэтому таких людей прямиком отправляют в ад. Таких людей там наверху не любят. Даже на земле, ты же книг не читаешь, а то бы знал, что самоубийц раньше запрещали хоронить в общем погосте, как больших грешников. И люди их не уважают. Ты здесь, на Земле, проживешь годы, дай бог, несколько десятков лет, а душа в аду будет мучаться веками. Ты это понимаешь? Откуда ты взял, что не имеешь права жить? Даже однажды, когда ты хотел совершить грех, убить человека, господь бог одернул тебя за руку и ты с пяти метров промахнулся.
– Я убил собственную мать. Ты не знаешь, Паша, какой я подлец. Я писал ей, что я уже при смерти, чтобы она мне побольше денег выслала. Какая мать вынесет такое сообщение о любимом сыне? Конечно, у нее сердце не выдержало. Ты понимаешь это? Я убил собственную мать.
Павел засмеялся.
– Не будь ты дураком, Петя. Если бы мать узнала, что ты при смерти, она бы на последнем дыхании прилетела к тебе. А то, что денег она не высылала, это я ей писал, поскольку деньги тебе не нужны были. А о твоем состоянии она знала отлично. Я ей писал каждый раз все подробности, даже заметку из «Красной звезды», где было написано о твоем героическом поступке, я послал ей. А то, что у нее случился инфаркт, это так было начерчено всевышним. Подошел ее срок, и господь забрал ее на небеса. Ты об этом не горюй.
Петр обнял брата и стал целовать.
– Ты, брат, убрал булыжник из моего сердца, который давил на меня день и ночь… – Он слез с кровати, рукой поддерживая шов, и стал надевать тапки. – Извините, мне надо в туалет.
Вован тоже встал, надел тапки, поддержал Петра за спину, его свободную руку перекинул себе на плечо и, хромая сам, повел Петра на выход.
– Ты прямо как проповедник, очень убедительно напугал его потусторонними страстями, – как только больные вышли из лазарета, заметил майор.
– Я-то коммунист, сам не верю этому, но он верит в рок, для него это полезно. Конечно, своим поведением он всегда нервировал мать, но к смерти ее он не причастен. У матери были другие веские причины пережить инфаркт.
Тут заходят Петр и Вован.
– Он отличный малый, – заговорил Вован, – что-то в дурь попер, что у него много грехов, которые не дают ему жить.
– Да откуда у него грехи? – засмеялся Павел. – Один раз хотел совершить грех, лишить человека жизни, и то не сумел.