Судьба чемпиона
Шрифт:
— Вам кого?
— Тебя.
— Меня?
— Да, тебя. Я из суда. Помнишь?
Роман открыл дверь, и Грачёв очутился в просторном коридоре. Тут были стол журнальный, два кресла, книжные шкафы,— высокие, вместительные, похожие на библиотечные.
Роман пригласил Грачёва к себе в комнату.
Из глубины квартиры донесся голос: «Я женщина, закон на моей стороне!..» Мальчик, заслышав ругань, опустил глаза, сжался, точно от удара, и глухо, нетерпеливо повторил вопрос:
— Вы ко мне пришли?
— К тебе, Роман,— сказал Грачёв.— Помнишь, в трамвае... Потом в суде?
Мальчик насупился. Спросил угрюмо:
— Вы тоже судья?
— Ну, нет, Роман, я не судья; заводской я, слесарь.
Показал на бок мотора, лежавшего на подоконнике:
— А ты, Роман, тоже техник. Вот у тебя мотор от катера.
Роман оживился:
— Блок цилиндра разобрал. И карбюратор.
— Сломалось что-нибудь?
— С отцом в прошлое воскресенье на рыбалку ездили. Двигатель едва работал. «Не силит»,— выразился Роман профессиональным языком шоферов.
— Трубка бензопровода... Подай-ка её сюда. Ты когда с мотором возишься, вот в эти места смотришь? — Грачёв показал на гнёзда цилиндров.
— Зачем смотреть туда?
— Душа тут мотора. Машина, она хоть и железная, а ласку тоже понимает. На неё внимательно смотреть нужно и слова хорошие говорить.
Роман достал из-под дивана медную трубку. Стал дуть. Воздух не проходил. Поднатужился. Из трубки, хлюпнув, что-то выскочило. Теперь воздух через неё шёл со свистом, свободно.
— Тут, как видишь, и моей помощи не потребовалось. Ты сам в одну минуту починил мотор,— сказал Грачёв. Роман был на седьмом небе, в нём пропала скованность, незнакомый человек уже не казался ему чужим.
— Папа! — закричал он.— Иди сюда, мотор починили!..
Вошёл Карвилайнен. Кивнул Грачёву и спросил у сына:
— Ты вызвал слесаря?
Грачёв поднялся.
— Извините, пришёл к вам без вызова. Если помните, в суде...
— А-а... Представитель власти. Гуманизм. Внимание к неблагополучной семье. Что ж, проходите сюда, мы рады гостям.
Говорил торопливо, вежливо, но в каждом слове слышалась ирония раздражённого человека.
Грачёв, следуя сзади, взял за руку Романа, вёл за собой.
В большой комнате, видимо, столовой, их встретила женщина в лёгком замшевом пальто, с сумочкой в руке. Изумилась незванному гостю.
— Чем обязаны?
— Да вот, к Роману. Извините за вторжение.
Она широко раскрыла беспокойно блестевшие синие глаза, повела плечом. Жест её означал: «Если пришёл, не гнать же тебя!»
— Присаживайтесь.
Сняла пальто, бросила на спинку кресла. Хозяин выставил бутылку коньяка, вазу с конфетами. Тронул за плечо сына:
— Роман, шёл бы к себе.
— Если можно, пусть останется. Не помешает.
Хозяин наливал коньяк, а Грачёв мучительно придумывал первую фразу для начала разговора.
— Я живу на берегу залива, там у нас много моторных лодок.
— За встречу, товарищ!
Хозяин выпил и вместе с ним выпила хозяйка. Грачёв к рюмке не притронулся.
— А вы?
— Я не пью.
— Совсем?
— Да, совсем.
— Что так? Болезнь какая или... секта.
— Секта? Не понимаю.
— Баптисты там или трясуны. У них, по слухам, запрет на вино.
— А если человек не пьёт — так уж нельзя, что ли, не пить вино?
— Можно, конечно, да только я таких людей не встречал. В наше время нельзя без вина.
Ему возразила жена:
— Ты завладел инициативой и не даёшь слова сказать, а человек для чего-то пришёл же к нам.
— Да нет, пусть говорит — поощрил хозяина Грачёв.— Я пришёл так, для порядка заглянул. Вот с Романом мотор посмотрели.
— Я в ваших словах, мил человек, слышу назидание, некий агитаторский напор. А я, извините, агитации не поддаюсь. К тому ж, позвольте вам заметить, надо очень много знать, чтобы иметь право осторожно советовать. Агитаторы нарушают эту главную этическую формулу, потому их, обыкновенно, плохо слушают.
— Я не агитатор, не имею чести, но против винопития выступаю резко и определённо. Научен жизнью, а к тому же и читал кое-что. Вот, к примеру, недавно прочёл, как русские дворяне детей своих наставляли: «От... чужеложества, играния и пьянства должен каждый отрок себя вельми удержать и от того бегать, ибо из того ничто ино вырастает, кроме великой беды и напасти телесныя и душевные, от того же рождается и погибель дому его, и разорение пожиткам».
— Память у вас...
— Не жалуюсь.
— А я вижу,— поднялась вдруг хозяйка,— вы это не Романа, а нас пришли воспитывать. Если так, извините: я удаляюсь. В другой раз поищите в ином месте объекты для своих педагогических упражнений.
Подхватила пальто, сумку и скрылась за дверью.
Карвилайнен зло и презрительно посмотрел ей вслед. И ничего не сказал, а лишь опустил глаза.
Поднялся и Грачёв, но хозяин взял его за руку, попросил остаться. Ему хотелось выпить, и нужен был собеседник. Он повернулся к сыну, видно, хотел отослать Романа к себе, но подумал, что гость снова за него заступится, оставил в покое.
— Дворяне наставляли отроков, а мы народ взрослый. Полагаю, вы не откажетесь выпить со мной рюмочку. Как и всё в природе, человек является продуктом своей среды; среда в свою очередь простирается во времени, в абсолютно точных географических координатах, в конкретном сообществе людей. Представьте боярина допетровских времен в джинсах и штормовке. Смешно? Вот так же смешно будет, если мы с вами напялим парики и малиновые камзолы. Не пить!.. Извините, но это же явная глупость! Я — дирижер и, чтобы мне давали оркестр, залы, должен ладить с начальством. Там пообедал, там сходил в гости, а то и пригласил к себе. И что же? Поставлю перед ним коньяк, а сам буду пить кока-колу? Да полноте! Вы лучше меня всё это знаете. Вот и современный поэт говорит: