Судьба генерала

Капустин Олег Олегович

— А как же твоя будущая жёнушка Арабелла?

— Ну, есть о чём беспокоиться! Это чисто формальный брак...

— ...который тебе принесёт огромное богатство и ещё более высокое положение в обществе.

— Но не разобьёт нашу любовь, — добавил лорд и увлёк прекрасную Ольгу в спальню.

Но по дороге русская Афродита всё-таки надёжно спрятала бумаги, которые стоили несколько миллионов фунтов стерлингов.

6

Тем временем как лорд Уитворт плёл заговоры и предавался любви с молочнокожей северной Афродитой, граф Фёдор Васильевич Ростопчин, или «сумасшедший Федька», как его называли за глаза при дворе за его экспансивный характер, первоприсутствующий

в Коллегии иностранных дел, а также главный директор почтового департамента, а вернее, «чёрного кабинета», в котором совали носы в любое письмо, пересылаемое по огромным пространствам Российской империи и тем более идущее за границу, пообедав в шикарном ресторане на углу Гороховой и Адмиралтейской площади, направился в роскошном экипаже, запряжённом шестёркой гнедых коней, на Мойку, где в уютном особняке проживала его метресса, очаровательная мадемуазель Бонейль. Далёкий потомок татарских мурз, что начинали простыми истопниками у рязанских князей в пятнадцатом веке, Фёдор Васильевич переживал сейчас в самом конце славного восемнадцатого века свой звёздный час. Он держал в своих руках всю внешнюю политику огромной империи и был полон честолюбивых замыслов, которые должны были перекроить всю политическую карту Европы, да что Европы — всего мира!

Коляска с министром, покачиваясь по неровной мостовой, замощённой булыжником, быстро неслась вперёд.

— Поди! Поди! Вправо держи! — раздавался звонкий голос мальчика-форейтора, скачущего в высоком седле на одной из передних лошадей.

Как сладко звучали для ушей Фёдора Васильевича, сына небогатого орловского помещика, эти крики.

— Сторонись, народ честной! Министр едет!

Экипаж остановился у особняка на Мойке. Рослый гайдук, одетый венгерским гусаром в алом ментике [6] , соскочил с запяток и, опустив подножку кареты, открыл, кланяясь, чёрную лакированную дверцу с замысловатым гербом новоиспечённого в прошлом году графа. Ростопчин, среднего роста мужчина, плотного телосложения, с быстрыми и резкими движениями, стремительно пронёсся мимо швейцара в пёстрой, расшитой золотыми галунами ливрее и Одним духом вбежал по мраморной лестнице в бельэтаж. Граф бросил в руки лакея треуголку, перчатки и трость и, поправляя густые, мелко вьющиеся тёмно-русые волосы, прошёл в небольшую уютную комнату, представляющую собой что-то среднее между кабинетом и диванной, где рядом с окном у маленького изящного секретера из красного дерева сидела красивая брюнетка в зеленоватом, полупрозрачном платье из индийского муслина, одетом без белья, прямо на голое тело. Воздушная материя ниспадала длинными и широкими складками вокруг стройной фигуры, как туника на греческой статуе. Рукава были скреплены застёжками из античных камей. На плечах и поясе также были камеи. Мадемуазель Бонейль быстро спрятала в один из секретных ящичков секретера недописанное письмо Талейрану, министру иностранных дел Франции и бывшему любовнику, и, радостно улыбаясь, обернулась, протягивая для поцелуев обе руки голубоглазому и по-французски живому и острому на язык любовнику нынешнему, тоже, возможно, по случайному совпадению исполнявшему обязанности министра иностранных дел, но только России, находившейся, кстати, в этот момент в состоянии войны с Францией. Видимо, легкомысленную красотку Бонейль министры иностранных дел преследовали везде, в какой бы стране она ни появлялась.

6

Ментик — короткая куртка, опушённая мехом; часть гусарского обмундирования.

— Ну наконец-то, Федя, ты приехал! — воскликнула мадемуазель, делая ударение в имени графа на последнем слоге. — Как долго мы с тобой не виделись! Куда же ты запропастился, мой голубоглазый козлик? Неужели всё дела и дела? И ты не помнишь больше обо мне? — Она обидчиво надула губки.

Хотя и расстались только вчера поздно вечером, но Фёдор Васильевич был на той стадии ошалелой влюблённости, когда каждый час разлуки с очаровательной француженкой

для него был равен дню и когда самая отъявленная глупость и даже откровенная ложь звучат в милых устах самой искренней и мудрой правдой.

— О, Мари, моя обожаемая Мари, — выдохнул и припал к точёным обнажённым рукам. — Я, к сожалению, был очень занят. Сегодня утром мой государь поругался с лордом Уитвортом. Поэтому мне пришлось срочно сочинять угрожающую ноту английскому кабинету, и, главное, царь наконец-то с интересом выслушал мои идеи по поводу прекращения этой дурацкой войны с твоей дорогой родиной и заключения в будущем союза с первым консулом.

— Вот это новость! — воскликнула радостно Мари.

Её карие глаза засверкали.

«Как хорошо, что я не отправила ещё письмо министру», — подумала мадемуазель Бонейль и спросила вслух:

— А как Его Величество отнёсся к твоей идее Индийского похода?

Хитрая Мари делала вид, что кое-какие мысли, подбрасываемые ею с подачи лучшего дипломата своего времени Талейрана и стоящего за его плечами Наполеона тщеславному фавориту русского императора между любовными утехами и забавными каламбурами и шуточками, на которые так был охоч «сумасшедший Федька», пришли будто бы сами собой в его мудрую, слегка плешивую голову.

— У него загорелись глаза, — самодовольно рассказывал Ростопчин. — Лавры Александра Македонского уж точно не дают ему спать. Но он предупредил меня, чтобы я сейчас попридержал лошадей. Сразу раскрывать карты мы не можем, да и надо подождать, когда англичане захватят Мальту и пошлют нас с нашими притязаниями на неё к чёрту. Вот тогда я и подлезу к рассвирепевшему государю со своим проектом полного изменения внешней политики. Он у меня уже почти готов.

— Господи, какой ты умный, Федя! — воскликнула Мари и встала со стула.

Красноватые лучи уже заходившего солнца осветили её почти не скрываемую лёгкой полупрозрачной материей великолепную фигуру.

— А ты так великолепна, прямо древнегреческая красавица, — взволнованно произнёс Ростопчин.

— Ты дашь мне почитать твой проект, мой козлёночек? — спросила француженка, ласково обнимая за шею графа, который был немного ниже её ростом. — Ты же знаешь, политика и философия — моя страсть.

— Конечно, моя гречаночка, — кивнул в ответ. — Заодно посмотришь стиль, я хочу, чтобы он был блестящим, достойным того великого предмета, о котором пишу. Да, кстати, совсем забыл, у меня тебе подарок, — и граф вынул из внутреннего кармана чёрного сюртука со звёздами на груди светло-коричневый кожаный футляр, открыл его. На малиновом бархате лежал массивный золотой с эмалью браслет в виде змеи, голова её была сделана из изумруда.

— Какая прелесть! — воскликнула Мари и, забыв о политике и философии, одела его себе на руку и залюбовалась, как переливается драгоценный камень в солнечных лучах. — Мне точно чего-то не доставало на руку к этому платью, — подошла к зеркалу и повертелась перед ним. — Шикарно! У тебя отменный вкус, Федя, — призывно улыбаясь, повернулась к любовнику.

Ростопчин кинулся к ней и страстно сжал в своих объятиях.

— Так ты не забудешь дать мне посмотреть проект? — спросила Мари, переводя дух от страстного поцелуя.

— Не забуду, не забуду, — возбуждённо выдохнул потомок татарских мурз и упал вместе с красоткой Бонейль на широкий турецкий диван, покрытый узорным китайским шёлком и многочисленными мягкими подушечками, среди которых мирно похрапывала беленькая кудрявая моська. Недовольная собачонка звонко затявкала на нарушивших её покой, но даже если сейчас начали бы палить из пушек под окнами диванной, ни Федя, ни Мари не обратили бы на них ни малейшего внимания. Моська зевнула и побежала из комнаты в приоткрытую дверь на кухню попить тёплого молочка. В будуаре же звучали лишь поскрипывание металлических пружин да страстные стоны пылких любовников. А со стены напротив с небольшого портрета в овальной рамке смотрел на извивающиеся тела на турецком диване, одобрительно и иронично усмехаясь, Шарль Морис Талейран, министр иностранных дел Франции, как всегда верный своему девизу: «Пускать вперёд женщин», которому он не изменял в продолжение всей своей долгой и блестящей карьеры дипломата.