Судьба Илюши Барабанова
Шрифт:
— Нужду организовали у нас капиталисты, — возразил Евгений, — хотят этим сломить народ, вернуть себе власть.
Иван Петрович деланно рассмеялся.
— Вот уж истинно: с больной головы да на здоровую…
Не справились большевички с экономикой, в этом все дело. Хорошо, что пришли к нам с поклоном: дескать, возьмите, проклятые буржуи, торговлю в свои руки. Что ж, мы незлопамятны, поможем коммунистам восстановить хозяйство. И уже помогли. Пойди на базар — всего завались!
— У вас «завались», а рабочему пока голодно живется, — сказал Евгений.
— Почему
Издевательский тон нэпмана начал задевать Евгения, и он сказал:
— Кому-кому, а вам, мелким собственникам, следовало бы уважать пролетарскую диктатуру. Она разрешила вам свободно торговать, она же вас…
— Прихлопнет? Так, так… Значит, кто — кого? Но я скажу тебе прямо, по-родственному: частная торговля устоит, а может случиться, что и сама скушает вашу государственную торговлю вместе с потрохами.
— Зубы не поломаете?
— Зачем? Они у меня, глянь-ка, из благородного металла. — Иван Петрович, открыв рот, постучал ногтем по ослепительным золотым зубам. — Да и незачем жевать-то, целиком проглотим.
Довольный своей шуткой, Иван Петрович прошелся по комнате, поглаживая круглый живот, точно уже проглотил государственную торговлю.
Разговор пошел с колкостями. Илюше из-за перегородки было слышно все, и он радовался тому, как смело отвечает чекист Ивану Петровичу.
— Революция сходит на нет, — кричал тот, — и знаешь почему? Потому что подняли руку на святая святых — собственность!
Евгений достал кисет с самосадом и стал набивать обгорелую, пахнущую махоркой трубку.
— Человек не может жить без собственности, слышишь? — продолжал ораторствовать Иван Петрович. — Собственность двигала историю, она совершала великие открытия, из-за нее лились реки крови! «Мое» — вот вечная правда жизни. А вы, большевики, хотели раз-два и в дамки. Дескать, все общественное. Не мое, а наше. Обман! Если все «наше», значит, я могу взять, что мне хочется. Ан черта с два! В тюрьму за это. Вот и выходит, что каждый человек говорит: мое — это мое и ничье больше!
— Что же вы предлагаете, — спросил Евгений, попыхивая трубкой, — вернуться к капитализму?
— Ничего страшного, — не замечая пропни, ответил Иван Петрович. — А может быть, это единственный путь, чтобы сохранить государство и народ.
— Какой народ? Говорите точнее.
— Опять за свое — дескать, богатые, бедные. Народ есть народ, и все одним миром мазаны.
В комнате стоял дым коромыслом и шел такой спор, точно противники не разговаривали, а палили друг в друга из пушек. Тетя Лиза делала Евгению умоляющие знаки, чтобы он уступил. Но тот, распалившись, уже ничего не замечал, кроме самодовольной физиономии родственника и поблескивающих во рту золотых зубов.
Из сада
— Кто тут у вас кого проглотил? — спросила она весело. — Я слышала в саду ваши голоса.
— Это не я, — отозвался Евгений с усмешкой, — это Иван Петрович говорит, что капиталисты пашу торговлю проглотят, а заодно скушают всю рабоче-крестьянскую республику.
— Увольте, надоело, — перехватила разговор Подагра Ивановна. — Это большевики выдумали делить людей на богатых и бедных.
— И натравливают одних на других, — подсказал Иван Петрович, чтобы задеть Евгения.
— Так говорили меньшевики, — отпарировал Евгений.
— Кто, мы? То есть?.. Брось, знаешь, эту демагогию, не таких ораторов слышать приходилось.
Бабушка, чтобы прервать нарастающую ссору, стала приглашать гостей к столу. Но страсти накалились так, что уже невозможно было успокоить ни того, ни другого.
— Не могу понять, чего вы, большевики, добиваетесь? — с притворным удивлением воскликнула Подагра Ивановна. — Уж, кажется, дошли до нищеты, дальше некуда. Чего ищете?
— Счастья, — язвительно вставил Иван Петрович, достал из жилетного кармана золотые часы и, взглянув на них, звонко щелкнул крышкой, — счастья ищут… Так сказать, жар-птицу…
Евгений усмехнулся:
— Какое вы имеете понятие о счастье, кроме позорного счастья мелкого собственника?
— А вы как были беспортошными, так и останетесь ими! — вспылила Подагра Ивановна, оттолкнула руку тети Лизы и стала поспешно собираться.
Иван Петрович, раскрасневшийся, потный, подошел к бабушке и насильно заставил себя улыбнуться.
— Ну вот, повидались, слава богу. Желаем оставаться со своим счастьем, а мы удаляемся к нашей позорной частной собственности. Покорнейше благодарим. — И он церемонно раскланялся, показав бабушке розовую от злости лысину.
Чтобы успокоиться, Евгений пошел за перегородку в комнатку Илюши. Мальчик выкладывал из жестяной коробочки от печенья «Эйнем» свои сокровища: засушенных бабочек, зеленого жука, сучок сосны, похожий на скачущего конька-горбунка.
— Вот ты где живешь, — все еще думая об Иване Петровиче, сказал Евгений. — Когда-то я здесь обитал… В школу не ходишь?
Евгений заметил на столе плакат и заинтересовался:
— А ну покажи! Зачем же ты прячешь такую замечательную наглядную агитацию?
— Бабушка не велит на стенку прибивать.
— А ты воюй с ней… За Ленина смело иди в бой… Подай-ка молоток. Этот плакат нужно прибить на самом видном месте, чтобы заметно было всем, что в этом доме живет коммунист Илюшка. И красный бант прибьем сверху. Вот так… Видишь, красота какая!
Илюше было так хорошо с Евгением, как ни с кем. Разве только с Ваней…
Пошли в сад. Там Илюша показал выстроганную им деревянную саблю.
— А что? — одобрительно сказал чекист. — Вполне подходящее. Сейчас мы для нее ножны смастерим. Подай-ка вон тот кусок жести.