Судьба Илюши Барабанова
Шрифт:
— Целую неделю плоты гоним. Кем только не приходится быть: и агитатором, и огородником, и, как видишь, плотогоном.
Рыбалка сорвалась. В разговорах не заметили, как дошли до дома Дунаевых. Бабушка встретила Митю сдержанно.
— Здравствуй, мать, — приветствовал он ее. — Дождалась сынка? То-то же! Комсомолец в огне не сгорит и в воде не утонет… Правда, сам я сегодня чуть не утонул…
Илюша не отходил от Евгения. Они устроились на диване. Митя сел на край стола.
— Ну, рассказывай, где воюешь? Письмо насчет вот этого огольца, — Митя кивнул в сторону Илюши, — получил весной, а ответил, сам знаешь, через полгода. Но ты меня не ругай, дел невпроворот. Хозяйство в разрухе. Голодно. Детишки без отцов и матерей. Открыли бесплатную столовую, да ведь это капля в море. Кончай-ка, Женька, службу и возвращайся в ячейку. Комсомольцев в городе маловато, а нэпманы распоясались. Кстати, и твои родственнички Каретниковы магазин открыли.
— Знаю, — усмехнулся Евгений. — Виделись вчера, поговорили по душам…
Бабушка увидела Митю сидящим на столе спиной к иконам и осуждающе покачала головой. Но дедушка Никита погрозил ей пальцем: дескать, молчи, не мешай людям разговаривать. Он даже принес из кладовой махорки — сам не курил, но табачок про всякий случай имел.
— Вот это лафа! — обрадовался Митя, оторвал угол старой газеты и свернул такую большую козью ножку, что через минуту вся комната окуталась синеватой мглой. Боги с иконостаса тускло поглядывали сквозь дым.
— Расскажи, как поживает наш дружок? — спросил Евгений.
— Ты про Сережку?
— Про него. Правда, что он с фронта без рук вернулся?
— Жалко парня, но и зло на него берет. Недавно знаешь какой он выкинул номер? Собрал на базаре всю голытьбу и приказал всем частным торговцам платить этим людям контрибуцию. Говорит, они за вас, гадов, кровь проливали, а вы опять разжирели!
Илюша даже привстал: ведь он мог бы рассказать все, как было.
Где-то над Подзавальем загрохотал гром. Все кинулись к окнам. Небо заволокло тучами. На город шла гроза. Тетя Лиза, ухватив трепетавшую от ветра занавеску, стала закрывать окно. Бабушка бросилась за самоваром, который закипал во дворе, и внесла его в дом.
Позавтракать не удалось. Хлынул ливень, и в эту минуту, накрывшись газетой, вбежал дядя Петя. Оказывается, в городе объявлена тревога: на Оке сорвало с прикола плоты. Надо было спасать мост.
Митя и Евгений стали быстро одеваться.
— А мне можно с вами? — попросился Илюша.
— Пригодишься и ты. Собирайся! — согласился Митя. — В твои годы я уже на станке работал, — добавил он отечески-назидательным топом, хотя самому еще не было девятнадцати.
Ветер набирал силу, гнул деревья к земле. С высокого берега Оки было видно, как от Живого моста до самого бора река запружена плотами. Старые баржи и какой-то пароходик с чумазой трубой были прижаты к берегу. Наплавной мост выгнулся дугой под напором развязавшихся плотов. Сжатые бревна трещали, налезали одно на другое. Мост с трудом сдерживал напор, и если бы разорвался надвое, то весь драгоценный лес мог бы уйти по течению.
Вода в реке грозно пенилась. По всему берегу и в воде работали люди. Слышались отрывистые команды, крики. Одни рубили топорами связки, другие вколачивали в дно реки колья, закрепляя концы канатов. Третьи выносили на берег мокрые бревна. Кто посмелее, те ходили по скользким бревнам, баграми подтаскивали их одно к другому. То здесь, то там поблескивали медные каски пожарников — вся команда примчалась на помощь.
Митя скинул на ходу рубаху, разулся, и они с Евгением пошли по плотам, в самую гущу затора.
Стон и гул стоял над рекой, хлестал дождь с ветром. К голосам людей примешивалось ржание лошадей: возле моста они вытягивали из воды связки бревен. Штабеля вырастали вдоль берега, а люди продолжали выносить из реки мокрые столбы, иные подгоняли вплавь отдельные бревна.
Сотни мальчишек сбежались на помощь. К ним и присоединился Илюша. Ребята подавали инструменты, резали ивняк для связок, дружно ухватившись за канаты, подтягивали их.
Илюша работал горячо. Он видел, как дядя Петя, стоя в воде по пояс, пытался подтянуть к себе топляк. Парень без рубахи помогал ему, и, когда бревно ткнулось концом в песчаный берег, они вытащили его на руках.
Среди ребятишек не было знакомых. Илюша оглядывался в надежде увидеть Степу или кого-нибудь с Солдатской улицы. Курносый рыжий мальчишка, тащивший длинную жердь, споткнулся и уронил ее на ногу Илюше.
— Полегче…
— Не будешь болтаться под ногами.
Илюша похромал и снова полез в воду — не драться нее с этим атаманом с Воробьевки.
Гроза утихла, из-за туч выглянуло солнце, и от натруженных спин, от мокрых рубах поднимался теплый парок. Мост удалось спасти.
— Теперь бы кстати пришелся бабушкин чаек, — сказал Митя, выливая из сапога грязную речную воду. — Как считаешь, Илья, правильно я закидываю удочку?
— Насчет чайку иди вон туда, — сказал с грустной обидой паренек в драной кепке и кивнул в сторону Городского сада, откуда доносилось хриплое пение граммофона, столь неуместное в эту тревожную рабочую пору.
…Очи черные, очи страстные, Очи жгучие и прекрасные…— Слыхал? — спросил у Мити паренек. — «Очи жгучие…» Вчера открылся ресторан «Кукушка», с бильярдом, с холодными и горячими закусками… Сходи закуси…
— Пошли они ко всем чертям! Нет на них нашего Сережки.
— О, кстати! — обрадовался Евгений. — Давай-ка навестим. Серегу.
— Доброе слово, что ладья к перевозу.
Втроем поднимались вверх по крутому берегу Оки, чтобы сократить путь. В Городском саду прошли мимо только что отстроенного и выкрашенного в ядовито-желтый цвет ресторана «Кукушка». Изнутри доносился веселый звон посуды, сидели за столиками самодовольные нэпманы.
Илюша толкнул локтем Евгения, узнав среди посетителей ресторана Ивана Петровича Каретникова. Тот нацелился длинным кием в шар и сказал:
— Краузе в угол!
— Пошли, смотреть противно… — сказал Митя. — Между прочим, Сережа не может их видеть. Даже нас винит: вы, говорит, расплодили этих буржуев.
— Эх, Сережка… Я его понимаю…
Один из первых калужских комсомольцев, Сережка, по фронтовому прозвищу Калуга, жил в той части города, что примыкал к главным железнодорожным мастерским. Его отец, бурлак, всю жизнь работал на купцов, тянул вдоль берега баржи с зерном, с картошкой, с дровами. Горькую долю заливал вином, да так и сгнил, утонув где-то на Оке.