Судьба короля Эдуарда
Шрифт:
В начале октября церковь и общество заняли боевые позиции; у архиепископа было для этого по меньшей мере две причины. К королю он питал личную неприязнь — кстати, последний платил ему той же монетой, — однако тщательно ее скрывал. В августе священнослужителям еще дозволялось говорить и даже писать в газетных статьях о том, как тяжело больше не называть короля «возлюбленным принцем Уэльским», поскольку теперь он достойный и самостоятельный мужчина, как большинство великих мира сего, и если бы монарха избирали путем плебисцита, то он одержал бы победу над любым другим кандидатом, набрав в тысячу раз больше голосов. В августе любой священнослужитель, который проживал не в Лондоне, еще мог позволить
А потом архиепископ узнал, что король, хотя и желал короноваться, но предпочел бы сделать это не в соборе: будучи верующим, Эдуард никогда не придавал значения обрядам. Это вызвало определенное замешательство в церковных кругах, представитель которых спросил у премьер-министра, гарантирует ли новый король, что монархия будет по-прежнему оказывать церкви покровительство. Ответ был утвердительный; но во время пребывания в Бэлморале король ходил не только в англиканскую церковь, главой которой являлся, но однажды посетил пресвитерианский храм. Несмотря на это, архиепископ в тот же день запретил представителям сект присутствовать на коронации, назначенной на май.
Нет никаких доказательств тому, что Болдуин в те дни заключил с архиепископом особое соглашение, но все сходится именно к этому. В начале октября Болдуин снова приступил к своим обязанностям и на обеде консервативной партии заявил, что он всегда совершал ошибки в преддверие самых блистательных побед. Оставалось лишь гадать, находился ли он еще в периоде ошибок или уже вступил в период побед. Во всяком случае, он не был ни в том, ни в другом, когда 20 октября вошел в комнату короля в Форт-Бельведере, чтобы обсудить с ним вопрос женитьбы.
Как Болдуин писал позднее в своем пространном отчете, он тогда обратился к королю не как министр, а как друг. Но король, со своей стороны, не признал за ним это звание, заметив, что встречался с Болдуином и принимал его, когда уже унаследовал трон, а до этого виделся с ним лишь однажды, в Канаде. Да и само поведение Болдуина вовсе не свидетельствовало о сколько-нибудь дружеских чувствах: он позволил делу зайти слишком далеко, вместо того чтобы двумя месяцами раньше поспешить встретиться с королем и предостеречь его. Двойная роль «друга» и премьер-министра позволяла Болдуину официально не доводить дело до сведения своего кабинета, да к тому же изолировать короля от народа. Естественно, король заявил ему, что готов уладить дело с ним, не вступая в столкновение с правительством, поскольку он еще надеялся, что добьется осуществления своего конституционного права — жениться на женщине, которая ему нравится.
В ходе первой беседы Болдуин, намекая на близкий развод миссис Симпсон и комментарии прессы по этому поводу, предупредил короля, что ему следует быть осторожнее с американскими и канадскими газетчиками. Он сказал: «Это может поставить в сложное положение меня или вас, а может представлять опасность и для нас обоих». Если полагаться на его собственный отчет, на который мы здесь постоянно ссылаемся, себя он упомянул раньше короля.
Но он не рассказал в палате общин о том, что во время этого, первого, разговора, который состоялся в одиннадцать часов утра, он попросил короля распорядиться подать ему виски, и, когда ему его принесли, осведомился, не желает ли король выпить вместе с ним; тот отказался.
Мы не знаем, приказывал ли Кромвель, с которым Болдуин впоследствии любил себя сравнивать, также подать спиртное во время своего решающего объяснения с королем Карлом I в Хэмптон-Корте. Мы также не знаем, пил ли Болдуин это виски как друг или как премьер-министр. Доподлинно известно только то, что сразу после этого разговора он сообщил о нем четырем своим самым давним коллегам по кабинету. Следовательно, он занимался этим делом не как премьер-министр, но и не как частное лицо, не считая, разумеется, того, что он посвятил в подробности беседы не тех, кого следовало, ибо молодые люди сумели бы лучше справиться с
Не прошло и недели, как в Лондон внезапно приехал король американской прессы Херст; он появился словно deus ex machina [70] , который в греческих трагедиях спускается на сцену только в последнем акте, а тут вдруг вышел из-за кулис во втором. Херст сделал торжественное заявление, сообщив миру о том, что весной, по истечении установленного законом срока, король Эдуард VIII женится на миссис Симпсон, которая через несколько дней получает развод, и сделает ее королевой Англии. Брак с принцессой мог бы вызвать только осложнения. Например, Альберт, брат короля, счастлив с commoner. Брак короля с миссис Симпсон упрочит дружеские связи между Англией и Америкой. «Но главная причина, по которой король женится на миссис Симпсон, заключается в том, что он любит ее страстной любовью, и нет никаких оснований, чтобы король отказался от прекрасной возможности жениться на любимой женщине». Все решили, что в июне 1937 года, после коронации, он действительно женится на «очаровательной и умной миссис Симпсон из города Балтимор, штат Мэриленд, Соединенные Штаты Америки».
70
Букв.: «бог из машины» (лат.). Здесь:неожиданная посторонняя сила.
Последняя фраза была самой важной для американского читателя. Это заявление никоим образом не могло исходить от короля, потому что он встречался с мистером Херстом один-единственный раз, и с тех пор прошло лет десять. Опубликовать это вполне разумное заявление решили приближенные короля, и в этом была их ошибка, за которую Херст не в ответе. Поскольку это было заявление из-за океана, и никто не мог его опровергнуть, то противники этого брака пришли в неистовство и до крайности распалили усердие лондонской прессы, до сих пор обходившей это дело молчанием.
Позднее именно это молчание определило исход дела. Поскольку весь мир — особенно Америка и Франция — в течение трех месяцев только и говорил, что об английской проблеме, о которой сам английский народ ничего толком не знал, то проблема в конце концов разрослась до угрожающих размеров, и миллионы людей, которые никогда о ней не слышали, пришли в ужас. Некоторым английским газетам хватило такта не выставлять на всеобщее обозрение сердечные дела монарха; другие побоялись исков о клевете, очень опасных в Англии; наконец, третьи, в основном мелкие бульварные листки, прикидывали, каковы могут оказаться последствия запоздалой огласки, и потихоньку разрабатывали эту жилу, стремясь разом лишить короля популярности. В эпоху всеобщего ханжества правительство, которое должно было взять все под свой контроль, лишь выражало поддержку тому, что творилось: оно достигло поставленной цели, делая вид, что борется за нравственность.
Когда вскоре после заявления Херста в маленьком поселке в пригороде Лондона было объявлено о разводе — судебное заседание продолжалось всего двадцать минут, — английская пресса лишь сдержанно сообщила об этом событии, устранявшем последнее юридическое препятствие к браку короля. Только society пришло в возбуждение и, вероятно, почувствовало удовлетворение, когда постановление nisi [71] дало свободу подруге Эдуарда: теперь в сознании короля все встало на свои места, и ему придется принимать решение. Жаль только, что мужу приписали супружескую измену и обвинили его во всех грехах, тогда как она, представить только, осталась ни при чем!
71
Здесь: вступающее в силу с определенного срока (лат.).