Судьбы местного значения
Шрифт:
В корпусе как обычно шибануло в нос вонью. Как к этому привыкнуть? Переждав приступ тошноты, Маша прошла по коридору, подняла швабру и принялась домывать пол. Умершего уже унесли, и белье в прачечную забрали, но на пустую койку Маша старалась не смотреть…
– Кузнецова! — из дверного проема выглянула медсестра.
Девушка распрямилась и обернулась.
– Что?
– Домывай и приходи помогать.
– Хорошо.
Уже через пару минут пол был вымыт. Маша прополоскала тряпку, тщательно её отжала, но сушиться
Ведро было тяжелое, несмотря на то, что воды было всего наполовину. Маша протащила его по коридору к выходу, осторожно спустилась с высокого крыльца и свернула к кустарнику. Воду слила под куст, и направилась к колодцу. Следовало сполоснуть ведро и набрать воды в запас, чтобы потом за ней не бежать.
У колодца воду набирал дядя Ваня. Ему было лет за шестьдесят, правая нога у него практически не гнулась из-за ранения, полученного еще в империалистическую. В госпитале он работал на кухне. Кашеварил, и замечательно надо сказать. Любое блюдо у него выходило — пальчики оближешь, а кулеш какой варил…
– А, это ты, Машутка-малютка? — обернулся дядя Ваня. — За водой? Давай-ка ведро, налью.
Маша протянула свое ведро. Хорошо, что не самой воду набирать. Нет, ничего трудного, просто колодезный сруб для неё был высок, а приступок у него не было.
Журавельная жердина качнулась вниз, задирая противовес, послышался всплеск, затем дядя Ваня, перебирая руками по сцепленным скобами жердинам, вытащил полное ведро воды и из него наполнил ведро Маши.
– Вот, полное. Ты погоди, я свою бадью наполню и твое ведро донесу.
– Да я сама…
– Сама-сама, — гмыкнул в бороду дядя Ваня. — Машутка-малютка, росточком с ведро.
– Да я невысокая, но мне почти шестнадцать! — на шутки по поводу своего невысокого роста Маша давно не обижалась.
– Не в этом дело, дочка, — возразил старик, — на тебе же лица нет. Сутками в госпитале работаешь. Ветром уж шатает. И опять слезы лила, гляжу. Отдохнуть бы тебе…
– Некогда отдыхать! Война идет, а я комсомолка!
– Война… — вздохнул кашевар. — Это да…
– Я пойду, дядь Вань, там раненые…
– Как там твой? Очнулся хоть?
– Какой он мой? — смутилась девушка. — Я даже имени его не знаю.
Дядя Ваня лишь усмехнулся в бороду. В госпитале всё на виду, и то, что Кузнецова Маша чаще других ухаживает за молодым парнем, заметили все.
Тут очень сильно загрохотало. Недалеко. Отчетливо слышались разрывы и стрельба. Как будто фронт прыгнул на пару десятков километров ближе. Все кто находился в госпитальном скверике, замерли, настороженно смотрели на запад.
– Наши ведь не пустят сюда немцев?
– Не пустят, дочка, не пустят.
Девушка ушла, мелко семеня ногами из-за тяжелого ведра. Дядя Ваня спохватился было помочь, но Маша уже подошла к крыльцу.
– Дай-то бог, дочка, — прошептал старик ей вслед. — Дай-то бог…
Маша поставила ведро в угол. И наконец заметила странную суету — медсестры и врачи сновали более озабоченно, чем обычно.
– Вера Федоровна, что случилось? — спросила она проходившую мимо операционную медсестру.
– Немцы фронт прорвали. Будем госпиталь эвакуировать.
– Что надо делать?
– Пока помоги ранбольных покормить, тех кто в сознании.
Маша кинулась к кухне госпиталя. Там уже суетились пожилые санитарки, набирая в корзины посуду, судки с кашей, и бутылки с водой. И как всегда распределили нагрузку, взяв на себя самое тяжелое:
– Ты Маша корми тех, кто в коридоре лежит, а мы в палатах управимся.
И полслова про то, что койка объекта её повышенного внимания как раз в коридоре стоит. В голосе никаких оттенков. Даже не улыбнулись. Ну, нравится парень, ну и что, дело-то молодое. Слишком молодое…
Кормежка ранбольных — работа трудная.
– Ты, дочка, меня подыми чуть, да ложку дай, сам управлюсь…
— Спасибо сестричка, ничего, пусть больно, но я сам…
— И я как-нибудь управлюсь, дочка, ты покамес вон тех покорми…
Ворочать здоровенных мужиков то еще дело, больное место бы не потревожить. Ранбольные кряхтели, по мере сил помогая маленькой санитарке, и усаживаясь так, чтобы здоровой рукой можно было поесть самостоятельно.
Раздав миски с гуляшом, Маша проверила — не очнулся ли тот молодой боец, но он даже не пошевелился. Накормила другого ранбольного, и вновь проверила бойца.
– Ну, очнись же! — прошептала Маша, поглаживая перебинтованную голову. — Бедненький мой…
Парень неожиданно открыл глаза. Очнулся! Сердце радостно забилось. И позабывались все слова. Парень еле заметно улыбнулся, прислушался и тут же его глаза стали тревожными.
– Это фронт грохочет?
– Да. Ты поешь…
– Некогда! — прервал её парень. — Найди любого командира из НКВД, и передай «Феникс возродится». Это важно. Очень важно. Только командирам НКВД, поняла?
– Поняла, — кивнула Маша, и подчерпнув ложкой варева, поднесла к губам парня. — Поешь…
Однако тот уже был без сознания.
Небо давно посветлело. Звезды померкли. Местами было видны серые пятна — облака. Плохо, если нагонит туч и дождь пойдет. Крыши тут считай нет — только тесом покрыта, а дранка или береста, коей крыли подобные строения, скорей всего ободрали на растопку.
Не погреб, не землянка, непонятно что. Сруб три на три наполовину в землю вкопан, крыша двускатка и все. И это недоразумение заменяло местную гауптвахту, или холодную, как местный старшина выразился. Из удобств низкие полати и немного сена. Несмотря на все это было даже уютно. Это не в лесу ночевать. Тут не тепло, но и прохладно. И можно вволю выспаться.