Судьбы местного значения
Шрифт:
Послышался гул техники. Оглянувшись, Семен выругался — судя по приближающемуся облаку пыли, идет колонна и крупная. Немец тоже понял — спасение рядом и принялся громче орать и стрелять через проем люка. Бесхребетный досадливо сплюнул, выхватил «колотушку», снял колпачок и дернул шнур. Гранату кинул в башню и, прихватив ранец, прыгнул вниз.
Панический крик обреченного, взрыв, и сильный толчок в спину. А в ранце ничего кроме початой пачки галет и упаковки с шоколадом не нашлось…
Семен понял, что проснулся. Небо уже посветлело. Было свежо и тихо. Даже канонады не слышно. Полежал. Даже удалось вновь задремать, как протяжный петушиный крик разбудил окончательно…
Дверь отворилась и, пригибаясь под низкой притолокой, в сруб зашел старшина. Комаров держал в руках котелок и четвертину ржаного хлеба.
– Доброе утро, хороняка! — поздоровался он.
– И тебе здорово, — кивнул Семен, поднимаясь.
– Вот, завтрак тебе принес, — и старшина протянул котелок с ломтем хлеба.
Внутри оказалась та же «шрапнель», холодная, хоть не пригоревшая, но хлеб был свежим и пах просто чудесно. Семен с жадностью накинулся на еду. Пока он ел, старшина свернул козью ножку и закурил.
Когда котелок опустел, старшина отцепил от ремня флягу и протянул её Семену. Тот глотнул, удивился содержимому и приложился еще.
– Спасибо, — кивнул Семен, протягивая флягу старшине. — С чего такая щедрость?
– За то, что промолчал, — хмыкнул старшина. — И за урок, что ты с сержантом нам преподал. Слышал, что ночью творилось?
Следом Комаров поведал, что ночью дозоры заметили шевеление в кустах. И выдвинутое к самому болоту охранение смогло перехватить немецкую группу. В завязавшейся рукопашной бойцы часть немцев перебили, и смогли отойти, прихватив одного раненого немца. А потом с немецких позиций ударил пулемет…
– Жаль языка не донесли, — посетовал Комаров, — сдох, зараза, а то бы прояснил по тебе, раз командиры не верят.
– А ты, стало быть, веришь?
– Верю! — стукнул старшина кулаком об колено. — Я ведь в армии шестой год. По виду и ухватками, видать — что свои. И трофея вы справного принесли, и вид имеете — что верится…
– Воевал?
– Финская, — ответил Комаров. — А ты? Тоже видать воевать приходилось.
– Нет, в финскую не довелось, но повоевал. Где — не спрашивай. Подписку давал.
– Даже так? Хм…
Минуту оба молчали.
– А наш политрук батальонный, чего на тебя так взъярился?
– Дела давние, — отмахнулся Семен. — Давно его знаю, пакостить уж горазд. И все умными словами складно объясняет, да толку от того… а-а-а, — махнул рукой в сердцах, — не спрашивай лучше. Ведь тоже на карандаш возьмет. Ты лучше поясни — что там произошло, что политрук ко мне бешеным зверем примчался?
– Сам не знаю. Он как на тебя с утра глянул, так к ротному сунулся. Что там было — не знаю, но спорили громко. Затем политрук вышел. Довольный. И в штаб убыл. А вечером прибежал уже злой. Кликнул ротного и к тебе.
Семен в раздумьях почесал затылок — ситуация не прояснилась. У Мануилова поддержка имелась в виде родственника в политотделе армии. Вот и думай голова, к чему готовится. Ясно, что выбор не велик, и варианты не радуют — все хреновей другого.
Бой в городе стих. Иногда слышались короткие очереди и одиночные выстрелы. В паузах становилось так тихо, что Николай и Маша переглядывались. Когда стреляли, Дюжий прислушивался и мрачнел. Девушка тревожно смотрела на сержанта.
– Из маузеров бьют, — пояснил он, вздохнув. — Отошли наши, видать…
Вновь несколько выстрелов и взрыв, на гранатный похожий. Сержант насторожился — звук пришел вроде как со стороны госпиталя. Но потом стало понятно — где-то на окраине стреляли.
– Ты окрестности хорошо знаешь? — спросил Дюжий.
– Город знаю, а так нет. Тут тетя живет, гостила у нее. А я из Коврова.
– Жаль, провела бы нас тайными тропами… — сержант поморщился, ногу постоянно дергало.
– Болит?
– Терпимо…
Ответил вроде не зло, но с досадой. Не то что ранен, а то что приходится сидеть, когда товарищи воюют. И вовсе не больно…
Госпиталя из оврага не видно, для этого надо по откосу сквозь заросли ежевики продраться, обойти ивняк, миновать грунтовку, ограду, пройти по выкошенной лужайке…
К корпусам отправился капитан и шестеро бойцов, а раненого сержанта оставили девушку охранять.
В овраге, заросшем ивняком, лопухами и ежевикой, царит прохлада. Земля влажная, копни чуть и родничок забьет. Ключик имеется, но ниже по оврагу. И уходить придется именно так, и ничего, что балка направлена на северо-запад, откуда немцы удар нанесли. Зато под прикрытием заросшего ручья можно проскользнуть незаметно. Под самым носом у немцев.
– Важная птица твой феникс, — тихо сказал Дюжий, вспомнив, как товарищ капитан подпрыгнул после тех слов.
– Он наш, он советский человек!
– Да знаю я. Только бы вытащить этого «феникса» тихо, без боя…
Дюжий вздохнул, и вновь потер ногу. Не бегун…
Единичные кусты акации и выкошенная трава вокруг госпиталя. Хуже не представишь. Подобраться незаметно к корпусу сложно. Немцы во дворе галдят, а в здании тихо. Есть ли там кто, непонятно. Группа скучилась у крайнего куста. Наблюдали.
Корпуса госпиталя бревенчатые, но стоят на полуметровом каменном цоколе. До окон два с небольшим. Высоковато, зараз не допрыгнешь. Жаль, что Кузнецова плохо коммуникации здания знает. Опросили тщательно, хоть что-то выяснили. Вот то окно вроде как операционная, а напротив должна быть кладовка. И у нее в полу люк в цоколь должен быть, но Кузнецова не уверена.
Забрать парня проще с фасадной стороны, но там немцев полно. Вон, корма танка виднеется, и немцы с двигателем возятся. И еще грузовик какой-то. Незаметно не проникнуть, так что не вариант.