Судьбы местного значения
Шрифт:
Лапин рухнул в жижу, затем, еле перебирая конечностями, дополз до кочки и повис на ней. И понял — все, больше сил нет. Верст пять по лесу и болоту. Так он не бегал никогда. Видели бы его забег товарищи, особенно Савушкин, что физ-зачеты принимал. Сразу бы отлично поставил. Теперь зачет принимали немцы. Вот подойдут и зачтут…
Щебетали птицы. Ветерок шумел листвой осин. Немцы на зачет запаздывали…
– Как фронт перешел?
Лапин пожал плечами.
– Я все по болотам шлепал. Немцы-то в болото побоялись сунуться. Слегу срезал и шел по трясине. На
Похожую историю Горянников уже слышал. И подумалось, что услышит еще не раз.
Что делать с этим Лапиным — ясно. Не так чтобы он сильно прояснил по зондеркоманде, но и это результат.
– Подтвердить твою историю некому, и проверить трудно, но… — капитан постучал пальцем по планшетке, в которую убрал жетон и документы немца, — вот эти документы говорят в твою пользу. Поэтому пойдешь на фильтр, потом на формирование.
Лицо Лапина разгладилось, глаза заблестели.
– Спасибо, товарищ капитан госбезопасности!
– Все, боец, иди, — отмахнулся тот.
Только вышел Лапин, в кабинет вернулся Котов.
– Ну как, поговорил?
– Поговорил, — кивнул Горянников, — он очень помог, так что пусть воевать идет. А после таких приключений, злее бить врага будет. Ты вот что, Витя — если столкнешься с информацией как у Лапина, пусть даже на уровне слухов, то фиксируй и сообщай по нашей линии сразу. На имя товарища Андрея…
В дверь настойчиво постучали. Заглянул ординарец.
– Товарищ капитан, срочное донесение из энской.
И протянул лист. Котов взял его и вчитался.
– Хм, Сумароков еще в полк не вернулся, а его орлы еще двоих диверсантов отловили. Только непонятно — тут и про заминированный мешок с секретными документами, и про одного засланного диверсанта… — Котов глянул на подпись, — политрук Мануилов. Вот ведь затычка! Делов тонна, а толку грамм. Надо поторопить Сумарокова, пусть едет разбираться.
– И я с ним, — решил Горянников.
Прогорланил петух. Протяжный призыв был по-прежнему одинок. Но хохлатого одиночество не смущало и грохот далекой канонады тоже — продолжал горланить. Уже достаточно рассвело. Стало прохладнее. Спать бы и спать, ведь ночка выдалась беспокойная. На фоне канонадного гула, перед самым рассветом, вдруг вспыхнул нешуточный бой. Переполох случился знатный, если по испуганным крикам и злым окрикам судить.
Бесхребетный, вскочив, настороженно прислушался — интенсивно стреляли где-то в районе болотца. Скверно, если немцы решили идти в наступление.
Семен подпрыгнул, зацепился за стропила и подтянулся. Толком ничего не разглядел, но понял — в основном бой разгорелся там, где он с Мишей нейтралку переходил. Винтовочная скороговорка перекрывалась пулеметным грохотанием. Причем палили с обеих сторон — меж гулких ду-ду-ду «Максимов», слышались отзвуки множественных очередей немецких MG. Это «веселье» сопровождалось осветительными ракетами.
Семен кликнул охранника — без толку, не отозвался. Толкнул дверь — та не шелохнулась — чем-то хорошо приперли, если только со всей дури выбьешь. Сомнительно, что боец спит, при такой заварушке. Скорей всего отошел, узнать — что там случилось. Или с испугу сбёг от греха. Личный состав тут явно с дисциплиной и уставами не в ладах.
Бой длился недолго — с полчаса. Потом стрельба стихла, но еще час была беготня, и слышались приглушенные разговоры. Вернулся охранник. На вопрос Бесхребетного ответил — не твое дело, мол. Потом в округе затихло.
Семен, прикинув расклад, пришел к выводу, что это алаверды от немцев. Наверняка предприняли вылазку за языком к нашему передку и были обнаружены. Не зря, ох не зря они с Мишей кулаками помахали на позиции.
Устроившись на нарах, попытался заснуть, а что еще делать? Сон пока не шел. Вспоминал явление местного политрука. Вот ведь зараза, как мир тесен. Этот Мануилов много кому крови подпортил на почве борьбы с «вредителями и врагами трудового народа». За косой взгляд, за резкое слово, а кого за прошлое, что быльем поросло, да не забылось. Политруку плевать на изувеченные судьбы, он же пламенный борец за дело революции…
Мануилов заявился к вечеру — злой, даже бешенный. Глаза красные, слюна брызжет. «Предатель, подлец, сволочь…» — проклятия перемешанные матом так и сыпались на Бесхребетного. Явившиеся вместе с политруком командир батальона и ротный, недоуменно переглядывались. В какой-то момент, вышедший из себя политрук, выхватил револьвер и выстрелил в Семена. Пуля впилась в стропилину только благодаря ротному, что подбил руку. После чего командиры хоть и с трудом, но уняли политрука, и куда-то увели. Не прошло и пяти минут, вернулся ротный и распорядился увести Горохова в другое место. Мол, чтобы не сговорились…
Семен долго не мог уснуть. Размышлял. О том, как он пробирался по немецким тылам, как врагов уничтожал, как Михаила встретил. Как нейтралку переходили. Везло им обоим невероятно, пока своих не встретили. И сразу все наперекосяк. А еще когда-то удивлялся — откуда столько дураков в армии? Надо же — рассадить, чтобы не сговорились! А Мануилов? Ведь это он приходил и разглядывал обоих сквозь доски наката. И через шесть часов взбесился? С чего? А командир батальона его послушал…
Эх, сработает ли словечко заветное? У Миши, вон, что-то весомое в тетрадке имеется, недаром заминировал. А у него только слово и шоколад с химической дрянью. Не факт, что поверят…
Вспомнилось, как этот шоколад он добыл. К вечеру того дня, когда он ушел от селения и прирезал двоих немцев, Семен долго сидел на обочине в кустах, наблюдая за немецкой танковой колонной, что пылила по грунтовке. Перед танками прошли грузовики с прицепленными орудиями и несколько бронетранспортеров с пехотой. Разрыв меж колоннами был невелик, и Бесхребетный не рискнул сделать рывок. Затем прошелся вдоль обочины и понял — искать место, где можно перескочить эту дорогу бессмысленно. Пришлось ждать, пока пройдет техника.