Судная ночь на Синосе

Хиггинс Джек

Лунный свет падал на Сару. Она молча стояла на песчаном берегу, так и держа в руке юбку, затем прошептала:

– Как, ты знаешь? Знаешь? От кого?

– От Алеко, – ответил я.

Тут из нее вырвался поток таких бранных слов, которые можно было услышать только в солдатских казармах или портовых пивных. Она быстро натянула юбку и застегнула молнию.

– Послушай, Сара, – сказал я и подошел к ней ближе. – Подожди минуту.

Она отстранила меня.

– Пожалуйста, никаких жалостей. Ты хочешь знать, чего я больше всего хотела? Быть твоей, и ты тоже этого хотел. Хотела тебя одного, хотела почувствовать тепло в этом холодном мраке.

Тебе бы даже не пришлось любить меня. То, чего ты так явно и искренне желал, я бы восприняла спокойно, как должное. Но теперь – нет. Теперь все испорчено. Я никогда не буду уверена, что ты идешь на это не из-за жалости. Да и мне вновь решиться не позволит гордость.

Она повернулась и, освещенная ярким светом луны, кинулась бежать прочь. Я даже не попытался ее остановить.

* * *

Окажись в эту минуту Алеко поблизости, я, наверное, смог бы всадить в него нож. Когда Сара исчезла из виду, дикая ярость охватила меня. Во мне вскипела злоба на весь мир и на бессмысленную жестокость жизни. Я был зол на Алеко, будто он был виноват во всем, хотя это, что бы ни думала Сара, конечно же было полнейшим абсурдом. Я хотел знать о ней все, так было бы лучше и для меня, и для нее.

Сейчас как никогда мне захотелось выпить, и я пошел назад по берегу в сторону гавани. Из деревяшек, выброшенных из моря волнами, какие-то люди на берегу рядом с лодками развели костер. Судя по запаху, долетавшему до меня, на нем запекали омара. Послышался смех, и мимо пробежала молоденькая девчушка лет шестнадцати – семнадцати, а за ней следом – парнишка того же возраста.

В темноте они не заметили меня, и я остался стоять, устремив взор на людей, сидящих у костра. Я чувствовал себя одиноким и никому не нужным.

Думая о ней, я неожиданно понял, что теперь должна чувствовать Сара. Быть в окружении людей и оставаться в то же время одинокой, занимать высокое социальное положение и быть обреченной. Одиночество – и ничего более.

Я не рыдал с той поры, когда был мальчонкой в коротких штанишках. Помню похороны моего деда. Огромные горные скалы, словно переговариваясь друг другом под проливным дождем, выглядывали из-за высоких деревьев. Не забыл чистый спокойный голос священника, отца Фаллона, и стук о крышку гроба комков земли, которые присутствующие на похоронах по очереди бросали в дедову могилу.

Сколько лет прошло. Странно, но я почувствовал, как тот же ком размером с кулак застрял у меня в горле и так же защипало в глазах. Но в моих жилах текла кровь кельта, и я, резко развернувшись, зашагал в темноту.

Подходя к таверне «У Янни», я услышал звуки бузук, печально раздававшиеся в ночи. Дверь таверны была широко распахнута, и из нее на открытую террасу, уставленную столиками, лился яркий свет. Публика начинала собираться.

Внутри таверна на первый взгляд производила впечатление обычного портового кабака. Каменный пол, выкрашенные белой известью стены, над головами – деревянные потолочные балки. На кухне, расположенной в левой части зала, на медных сковородах, поставленных на горящие угли, на заказ готовились блюда. Однако стоило только раскрыть меню и взглянуть на цены, как сходство с другими подобными заведениями пропадало.

Таверна была заполнена наполовину, что неудивительно для начала туристического сезона. Посетителей насчитывалось человек двадцать пять, и, судя по говору, в основном это были немцы. Большую часть составляли женщины, хорошо сохранившиеся

или, мягко говоря, зрелого возраста. Типичные представительницы своего класса, из категории тех, у кого было все, но они искренне считали, что лишены всего. Таких можно было встретить в большинстве стран мира.

Если они жаждали острых ощущений, то выбрали подходящее для этого место. В зале уже царило оживление. Это я мог почувствовать по громкому хохоту, доносившемуся от столика, стоявшего за небольшой танцевальной площадкой. Из местных здесь в основном были рыбаки и ловцы губок, в большинстве своем греки, поскольку массового возвращения турок-беженцев еще не началось, а те немногие, которые занимались промыслом в прибрежных водах, опасаясь нарваться на неприятности, старались обходить таверну стороной. Исключение составлял Киазим Дивальни, который рьяно чтил законы, ничего в этом мире не боялся и в самые худшие времена ничего плохого о греках не думал.

Греция – страна мужчин, что особенно легко было заметить, посетив ее островную часть, где еще строго соблюдались старомодные правила и обычаи. Мужчины никогда не брали с собой в таверну жен. Туда они приходили выпить и поговорить с друзьями, окунуться в мир мужских интересов, поэтому каждой женщине, особенно не из местных, вторжение в этот мир было равноценно игре с огнем.

С другой стороны, большинство дам, присутствовавших здесь, были богатыми, скучающими и жаждущими захватывающих впечатлений. Они отлично разбирались в правилах игры и, если задавались целью лежа на спине ощутить тяжесть мускулистого тела ловца губок, интересы обеих сторон совпадали.

Лукас, сержант полиции, сидел на деревянном стуле в самом конце барной стойки и разговаривал с Алексиасом Папасом, управляющим заведения. Они пили узо и закусывали мезесом из одной тарелки. Рядом стояли блюда с кусочками сыра фетта, снетками, крабами и другими деликатесами, явно рассчитанными на изысканный, но вовсе не на мой вкус.

Папас, заметив меня, махнул рукой:

– А, мистер Сэвидж, я надеялся, что вы зайдете. Мистер Китрос вернулся. Он хотел бы переговорить с вами.

– Я к его услугам, – сказал я.

– Хорошо.

Он выставил на стойку бутылку «Фикса», вполне сносного пива, производимого в Афинах.

– Я передам ему, что вы здесь.

Пиво было ледяное. Таким его всегда подают в Греции, даже зимой. Очень освежающий напиток, но мне было нужно что-нибудь покрепче. Когда я допил бутылку, сержант Лукас налил в чистый стакан узо и пододвинул его мне.

– Не откажете в компании, мистер Сэвидж?

Я не любил узо, но отказаться от него было равносильно оскорблению греческого флага. Лукас был невзрачным мужчиной невысокого роста, одетым в выгоревшую униформу цвета хаки. На его узком, давно не бритом лице лежала печать устойчивой меланхолии. Ничто в нем не впечатляло, даже автоматический пистолет в черной кожаной кобуре, висевший у него на поясе.

Но на этом описание сержанта Лукаса не заканчивалось. Со слов Янни, Лукас во время немецкой оккупации был региональным руководителем тогдашней Е.О.К.А. на Крите, слыл жестоким человеком, который во время войны превзошел в зверствах фашистское гестапо.

Он добродушно улыбнулся. Этот тихий, маленький человек простой полицейский на острове, должно быть, загубил несметное количество человеческих жизней.

– Как дела, мистер Сэвидж? Похоже, неважно.

– Обо мне не стоит беспокоиться, – ответил я. – Я живучий.