Судный день
Шрифт:
– Поздно ведь, – устало произнесла Зина и, чтобы прекратить это самоистязание, стала прибирать на столе, что означало: хватит разговоров, пора и время знать. Не думала она, что так у Букаты может далеко это зайти. Молчал, молчал да выдал. Лучше б уж молчал!
Но Чемоданов Зининого намека не понял. Не захотел понять. Внешне он был спокоен, но, видно было, завелся.
– Почему же меня? – спросил впрямую. – Просить?
– А кого? – вскинулся Букаты. – Ты у нас тут – бог! Пришел, а может, приехал… Всех победил! – Он машинально взялся рукой
Тут Букаты лицо руками закрыл и на колени опустился, а потом упал.
Зина всплеснула руками, вот до чего дошло, и бросилась к лекарству, потом к Букаты… А тут вдруг Катя вошла в пестреньком новом платье. И она бросилась к дяде, пронзительно закричала:
– Дядя! Дядя! Ну помогите же! По-мо-ги-те!
28
Букаты вывели под руки на улицу, рубаху расстегнули, отпоили, успокоили. И уже через пятнадцать минут он сидел на скамейке в саду, а рядом сидела Катя в качестве сторожа, чтобы он по глупости и по характеру не вздумал уйти. Хоть порывался он, ясное дело. Катя повторяла:
– Вам, дядя, нельзя. Еще нельзя. Посидите.
– Работа же, – сказал он. Короче и не скажешь. Все в одном слове.
– Подождет ваша работа, – отвечала Катя, но держала крепко и даже встать не давала. Прямо-таки висела на руке.
Он вздохнул, но руку выдернул.
– Не бойсь… – произнес. – Не убегу. А вот работа… Тут уж не спрашивают, чтобы ждать…
– А сердце?
– А танки?
– Но без сердца какие же танки? – спросила Катя.
– Нет, Катька! – Он насупился, покачал головой. – На войне как на войне. Кто способен, тот еще воюет. А кто не способен…
– Но вы же не способны…
– Вот, – кивнул. – Кто не способен, как смертельно раненный все равно, тот венок себе заказывает… Туда! А я, племяшка, я еще себе кажусь способным!
Тут он встал такой решительный, что Катя поняла, удержать его не может.
– Но хоть помогу… – И оглянулась, тут уж с террасы бежала Зина, чтобы тоже помочь.
– Илья, – произнесла. – Ну еще десять минут… Ведь что случится дорогой…
Он отмахнулся и пошел, придерживаемый Катей, только пробормотал:
– До смерти ничего не случится… Бывайте!
Но тут появился Чемоданов. До поры он к Букаты не подходил. С тех самых пор не подходил, как помог вывести в сад.
Он будто издали наблюдал за ним да ходил по дорожке. От калитки до дому и обратно. Как циркулем,
Но когда Букаты поднялся, он немедля повернулся и выскочил ему навстречу. Так что встал прямо на пути.
– А я? Как же я? – спросил. Выглядел он сейчас далеко не победоносно.
– А ты-то чего? – недовольно упрекнула Зина. Не хотела она, чтобы начинался новый разговор, хватит и старого.
Но Чемоданов на нее и не взглянул, а смотрел он лишь на Букаты и будто от него ждал какого-то очень важного ответа. Но не дождался. Взгляд у Букаты был медленен, устал, и уходил он куда-то в сторону, за спину Чемоданову.
Но не таков был Василь Василич, хоть явно уже им пренебрегали: не видели, насквозь не хотели его видеть!
– Выходит… Что же выходит-то… – опять спросил он. – Что меня тут у всех на глазах чудовищем изобразили… Змеем Горынычем! А я утерся рукавом, будто не было… И ответить уж не могу? Так?
– Помолчи, Василь Василич, – попросила Зина, стараясь быть помягче. – Неужто не видишь, больной он… Ему бы полежать спокойно… А он сам дергается, да мы помогаем…
Но Чемоданов не поддался на такие уговоры:
– Ты вот что, Зиночка… Ты иди на веранду, займись посудой… Катька тебе поможет… А мы еще с братцем твоим два слова друг другу скажем… Нет, нет! – сказал он твердо. – Не бойся! Я с ним спорить не буду, даю слово! Я только кое-что скажу, а он выслушает. И уйдет… А если не захочет, так я прекращу… Как? Папашка?
Букаты не долго думал, кивнул. «Идите», – махнул женщинам. Вернулся к скамейке и сел, а Чемоданов остался перед ним стоять.
– Ты ведь опять не поверишь? – спросил Чемоданов.
– Не поверю, – ответил Букаты.
Помолчали.
– Не думай, что это все… Как бы тебе сказать… Ну, от твоих тут откровений, – начал, запинаясь, Чемоданов. – Раз ты сам считаешь, что тут есть твоя вина, так пусть она и будет… Только теперь продуй уши и послушай другую сторону… Папашка… Я ведь Катьку-то люблю.
– Полмиллиона твоя любовь стоит, – сказал, как отрезал, Букаты.
– А ты не верь! Не верь! Но ты слушай! – горячо, но и просительно, а вовсе без своей былой уверенности произнес Чемоданов. – Ты можешь представить человека, которого бы Толик привел с улицы в этот дом, а он тут же выложил бы полмиллиона за бабу… За Зину, чтоб ее только не посадили? А на кой лях, спрашивается, нужна мне эта баба? На кой лях, спрашиваю?
Букаты не отвечал. Он слушал. И то хлеб. Так решил Чемоданов и продолжал:
– Да я, папашка, тогда в первый свой приход Катю, Катюню мою, увидел… И весь год о ней после думал… Не о деньгах, а о ней, так было дело… Ты вот спросил давеча, какая у меня по счету жена… В каком городе… Была жена, не спорю. Но вот без жены я, для Кати дом держу… Ковры и прочее для нее. Все представлял, как она босыми ножками пойдет по ковру… Не в подвал, не на рынок с яблочками-то… А по дому пойдет… Своя… Родная… Я уж к ней привык, пока ждал, что она пойдет босыми ножками по ковру, своя…