Судный день
Шрифт:
– Может, ты и привык, – возразил угрюмо Букаты. – А она к чему привыкла?
– В том-то и дело! – воскликнул Чемоданов. Он подсел к Букаты и сбоку к нему обращался, чуть ли не за борты пиджак хватал в знак внимания. – Папашка! Я уж сюда ехал, все думал, как это будет… Выпил для храбрости-то… А она возьми да согласись… Сразу… Сразу-то! Я и сломался…
Он вскочил, подошел к террасе, чтобы понять, что его не могут слышать, и вернулся обратно. Доверительно заговорил, понизив голос, что никогда он бабам не верил… А их было много,
– До чего с Катей дошел-то, – вдруг произнес он. – Ревновать ее стал… А ты, папашка, когда-нибудь любил?
Спросил и жадно ждал ответа. За свою откровенность мог он ожидать и откровенности. А Букаты смутился.
– Да нет… – пробормотал. – Я в цеху больше… Тебя как по имени-отчеству?
– Вася, – с готовностью отвечал Чемоданов. – Василь Василич, значит.
– А вдруг, Вася, – спросил Букаты. – А вдруг и эта… Племяшка-то моя тоже из-за денег?
Чемоданов даже испугался такого предположения. Вскочил, оглянулся, горячо стал возражать:
– Нет… Нет! Такого не может быть!
Он и в карман полез боковой, достал какие-то сложенные аккуратно бумаги, стал совать их под нос Букаты со словами: «Вот они, расписки-то! Вот!»
– Ну и что? – удивился Букаты. – Не видел я расписок, что ли?
Но Чемоданов уже не слушал его, он добежал до террасы и побарабанил в стекло.
– Зина! – позвал. – Зина!
Выглянула испуганная Зина и прежде всего посмотрела на Букаты, убедилась, что он в порядке, то есть здоровый сидит.
– Чего? – спросила.
– Иди сюда, – сказал Чемоданов. – Иди… С Катюшей иди-то! Покажу тебе что-то!
И опять размахивал своими бумагами, был он, сейчас стало видно, крайне возбужден.
– Ну? – спросила, подойдя, Зина и уставилась в его руки.
– Узнаешь, Зиночка?
– Узнаю.
– Сколько их тут?
– Много, – сказала Зина, не спуская испуганных глаз с расписок.
Она-то уж знала им цену.
– Сколько? – крикнул Чемоданов.
– Ну, пятьсот… – произнесла Зина и запнулась, не в силах продолжить.
– Тысяч! – подсказал восторженно Чемоданов. – Это тебе, папашка, тот самый мешок! Теперь смотри!
Чемоданов резким, торопливым движением стал бумажку за бумажкой рвать, отбрасывая на землю. Руки его дрожали.
– Вот так! – повторял он. – Вот так! Вот так!
Расправился, будто со своим врагом, и остановился, рассматривая блуждающими глазами клочки бумаг, которые покатил по саду ветер. И все смотрели на эти клочки: и Зина, и Катя, и суровый Букаты…
Первой опомнилась Зина. Она всплеснула руками, недоуменно, будто чего-то не понимала:
– Это
Чемоданов кивнул, уставясь в землю. Зина присела на колени, подняла один из клочков и, точно, увидела свой почерк, и тут лишь до конца поверила, что она свободна. Всхлипнула, бросилась к Кате, стала тормошить ее, наверное, тоже ничего не понявшую, до того она была неподвижна.
– Катя! Катя! – всхлипывала. – Это же спасение! Катя! Целуй ему руки! Ты что, одурела? Не слышишь?
Катя испуганно посмотрела на Чемоданова, на землю, где еще трепыхалось несколько клочков, на Зину, которая была в истерике, и сказала медленно, без чувства:
– Спасибо… Василь Василич… Вы, правда, добрый человек…
Чемоданов уже пришел в себя. Он смог улыбнуться, хоть был он бледен.
– Не стоит, Катюня! Я ведь для тебя… Я хотел, чтобы ты поняла, что я никого и ничего здесь не покупаю… А ты свободна… Катюня… Я тебя, правда, люблю… Вот и все… – И, посмотрев на Букаты, он добавил: – Я счастлив, что не хуже вас! Что не железный! Так-то, папашка! Клепай свои танки! И береги мешок! И ни о чем не думай! – Он зевнул и потянулся. – Пойду-ка я посплю…
29
Вдруг набежала неведомо откуда туча и пошел дождь, крупный, отвесный, сверкающий на солнце.
Все в комнате за сценой, забыв про свои разговоры, повернулись к окну. Где-то вдалеке громыхнуло. Дождь припустил гуще, стало слышно, как за окном в трубах гудит вода.
Все вдруг заговорили о том, как это хорошо, что дождь, что гром, потому что предвещает тепло, особенно если промочит землю и грядки.
Вернулся в комнату Зелинский, выходивший покурить. Он стряхивал с лица капли, а войдя, сказал:
– Слышали? Геринга поймали!
– Где? – спросила Князева с любопытством.
– Не знаю. Там по радио с площади… Ничего больше не разобрал.
– А что с ним будут делать, Вадим Петрович? – спросила Князева. – Ведь их казнить мало!
Зелинский подошел к окну и стал тоже смотреть, как весело гуляет по кустам вода. Ответил, не оборачиваясь, что, по его мнению, будут судить… Всенародно… За все страдания… – И вдруг совсем о другом: – Нам-то долго ли заседать?
– Уже недолго, – отвечала Князева. – Там еще несколько свидетелей. Да вот Ольга от завода с обвинительной речью… Она там вовсю Ведерникова клеймит!
– А что ж его жалеть? – спросила Ольга. – Я так скажу, что он дезертир, прогульщик, хулиган…
– И военный преступник, – пошутила Князева.
– Пусть и не военный, – сказала Ольга. – Но раз он судится, значит, виноватый!
– Ну что вы, Ольга Викторовна, – удивился Зелинский. – Совсем не обязательно.
– Не хотите подышать озоном? – спросила Князева у Ольги.