Суета вокруг короля

Хэммет Дэшилл

За два месяца до того дня, на который было назначено восстание, Радняка убивают. И революция рассеялась как сон, а ее силы распались на дюжины фракций. Не нашлось достаточно сильного человека, который смог бы удержать их вместе. Некоторые из этих групп и по сей день собираются и вынашивают планы, но у них нет ни влияния, ни настоящей цели.

Такую революцию и продали Лайонелу Грантхему. Через день или два мы будем иметь больше информации, но уже теперь известно, что Махмуд, который проводил месячный отпуск в Константинополе, привез оттуда Грантхема и, сговорившись с Эйнарссоном, решил облапошить парня.

Конечно, Махмуд был очень далек от революции, ведь она направлена

против него. А Эйнарссон как раз поддерживал своего начальника, генерала Радняка. После его смерти Эйнарссону удалось завоевать почти такую же преданность солдат, с какой они поддерживали покойного генерала. Они не любят этого исландца так, как любили Радняка, но Эйнарссон представительный, напыщенный, а именно такие черты нравятся простым людям в вожде. Эйнарссон имел армию и мог сосредоточить в руках остатки революционного механизма, чтоб произвести на Грантхема впечатление. Ради денег полковник мог пойти на это. Поэтому они с Махмудом и устроили представление для вашего парня. Для этого они использовали и дочь генерала Радняка Валеску. Думаю, ее тоже обманули. Я слыхала, что Грантхем и она хотят стать королем и королевой. Сколько денег они вложили в этот фарс?

— Наверное, миллиона три американских долларов. Ромен Франкл тихонько присвистнула и налила еще вина.

— Какую позицию занимал министр полиции, пока революция еще не погибла? — спросил я.

— Василие, — сказала она, отпивая вино, — удивительный человек, оригинал. Его не интересует ничто, кроме собственного уюта. А уют для него — это чрезмерное количество еды и напитков, не меньше шестнадцати часов сна в сутки и чтобы в течение остальных восьми часов делать как можно меньше движений. Больше его ничто не волнует. Дабы охранять свой покой, он сделал управление полиции образцовым. Работу все должны выполнять четко и без промедления. В противном случае преступления не будут наказаны, люди будут подавать жалобы, а эти жалобы могут побеспокоить его превосходительство. Он даже вынужден будет сократить свой послеобеденный сон, чтобы принять участие в каком-нибудь совещании или заседании. Так не годится. Поэтому он создал организацию, которая свела количество преступников до минимума и вылавливает этот минимум. Так он добился того, чего хотел.

— Убийцу Радняка схватили?

— Убит. Он оказал сопротивление при аресте. Через десять минут после покушения.

— Это один из людей Махмуда?

Девушка допила вино, хмуро глянула на меня, и ее веки дрогнули.

— А вы не такой уж глупый, — медленно проговорила она. — Но теперь мой черед спрашивать. Почему вы сказали, что это Эйнарссон убил Махмуда?

— Эйнарссон знал, что Махмуд пытался организовать убийство его и Грантхема вчера вечером.

— Правда?

— Я видел, как солдат взял у Махмуда деньги, подстерег Эйнарссона и Грантхема, выпустил в них шесть пуль, но промахнулся.

Она щелкнула ногтем себя по зубам.

— Это на Махмуда не похоже, — возразила она. — Чтоб на глазах у людей платить за убийство...

— Может, и не похоже... — согласился я. — Но, допустим, нанятый убийца решил, что ему заплатили мало, или получил только часть платы. Или есть лучший способ получить деньги сполна, чем подойти на улице и потребовать их за пять минут до совершения покушения?

Она кивнула и заговорила, словно размышляя вслух:

— Значит, они получили от Грантхема все, на что надеялись, и каждый старался убрать соперника, чтоб завладеть деньгами.

— Ваша ошибка в том, — сказал я, — что вы считаете революцию трупом.

— Но Махмуд даже за три миллиона не согласился бы плести заговор, который отстранит его от власти.

— Вот-вот!

Махмуд думал, что они играют комедию для парня. А когда узнал, что это не игра и у Эйнарссона серьезные намерения, то попытался от него избавиться.

— Возможно. — Она пожала плечами. — Но это только догадка.

— Разве? Эйнарссон носит с собой портрет персидского шаха. Снимок затертый, следовательно, хранят его давно. Персидский шах был русским солдатом, который после войны вернулся в Персию и продвигался по службе, пока не взял под контроль войска, стал диктатором, а через некоторое время и шахом. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Эйнарссон — исландский солдат, который попал сюда после войны и сделал карьеру. Теперь войска в его руках. Если он носит при себе портрет шаха и смотрит на него так часто, что тот даже протерся, то не означает ли это, что полковник стремится последовать примеру шаха? Или вы иного мнения?

Ромен Франкл поднялась и принялась ходить по комнате; она то передвигала стул на пару дюймов, поправляла какое-то украшение или картину, то разглаживала складки на шторах. Двигалась она так, словно ее водили, — грациозная нежная девушка в розовом шелку.

Потом она остановилась перед зеркалом — немного сбоку, так, чтоб видеть меня в нем, и, взбивая свои кудри, как-то пренебрежительно проговорила:

— Очень хорошо. Следовательно, Эйнарссон хочет революции. А что будет делать ваш парень?

— То, что я ему скажу.

— А что вы ему скажете?

— То, что будет нужно: я хочу забрать его домой со всеми деньгами.

Она отошла от зеркала, взъерошила мне волосы, поцеловала в губы и села мне на колени, держа мое лицо в своих маленьких теплых ладонях.

— Отдайте мне революцию, дорогой мой. — Ее глаза потемнели от возбуждения, голос стал глубоким, губы смеялись, тело дрожало. — Я ненавижу Эйнарссона. Используйте этого человека и сломайте его для меня. Но дайте мне революцию!

Я засмеялся, поцеловал девушку и положил ее голову себе на плечо.

— Посмотрим, — пообещал я. — Сегодня в полночь у меня встреча с заговорщиками. Может, я о чем-то узнаю.

— Ты возвратишься после встречи?

— Попробуй не впустить меня!

В одиннадцать тридцать я пришел в отель, спрятал в карман пистолет и кастет, а уже потом поднялся в номер Грантхема. Он был один, но сказал, что ждет Эйнарссона. Казалось, парень был рад мне.

— Скажите, Махмуд когда-нибудь приходил на собрания? — спросил я.

— Нет. Его участие в революции скрывали даже от наиболее надежных. Он не мог приходить, на то были причины.

— Конечно, были. И главнейшая — все знали, что он не хочет никаких заговоров, не хочет ничего, кроме денег.

Грантхем закусил нижнюю губу и вздохнул:

— О Господи, какая грязь!

Приехал полковник Эйнарссон — в вечернем костюме, но солдат до кончиков ногтей, человек действия. Он пожал мне руку сильнее, чем надо было. Его маленькие темные глаза сверкали.

— Вы готовы, господа? — обратился он ко мне и Грантхему так, словно нас было много. — Отлично! Начнем, не откладывая. Сегодня ночью не будет трудностей. Махмуд мертв. Конечно, среди наших друзей найдутся такие, которые спросят: «Почему мы поднимаем восстание именно сейчас?» Ох... — Он дернул за кончик своего пышного уса. — Я отвечу. Наши побратимы — люди добрые, но очень нерешительные. Под умелым руководством нерешительность исчезнет. Вот увидите! — Он снова дернул себя за ус. Видно было, что в этот вечер сей вояка чувствует себя Наполеоном. Но я не хотел бы, чтобы у вас сложилось о нем впечатление как об опереточном революционере, — я не забыл, что он сделал с солдатом.