Суглоб
Шрифт:
Ой, об этом нельзя. Давал подписку. Так, что уж простите великодушно, рассказ о подземной фабрике отменяется.
А у вас глаза загорелись. Любите тайны? Разлюбите. Мой вам совет. На самом деле ничего таинственного в тех тайнах нет. Куча мусора и кашель. И больше ничего.
Одна крамольная мысль вертится на языке, гадость, конечно, хорошо бы промолчать, но сегодня не удержусь. Это, наверное, связано с падением.
Свалился как тюфяк. Даже испугаться
Одним словом, мне кажется, что нынче люди меньше верят в Бога, чем прежде, когда было запрещено. В церковь ходят чаще, а верят меньше. Такой парадокс. Во всяком случае, мне так кажется.
Американцы, те – вообще безбожники, хотя каждое воскресенье отправляются в храм. Мы – на рынок или в пивную, если конечно средства позволяют, а они – в храм.
На самом деле, ничего против американцев я не имею. Они – наше зеркальное отражение. А разве можно ненавидеть собственное отражение?
Вы заметили, сколько среди них левшей?
Хемингуэй был американцем, как и рыба, которую ловил его старик. В Америке даже рыбы – американцы.
У нас все сложнее. Вот почему евреи до сих пор любят Россию, сколько бы несчастий она им не принесла.
А заводчан я любил. Наверное
Лукавство. Никого я не любил и, в первую очередь, себя. Потому и не сошел с ума. Вот в девятнадцатом веке все, буквально все русские писатели рано или поздно сходили с ума. Советская власть даровала нам рассудок.
Теперь сумасшествие не в чести. Теперь сумасшествие препарируют, как лягушку. Теперь сумасшествие – фенечка.
Знаете такое слово фенечка? нет? Напрасно.
Чтобы вас не поколотили, следует изучать новый язык. Изящную словесность нынче не любят. От нее разит старостью и благостью.
И выучите хотя бы парочку матерщинных слов. Иначе вас скоро понимать перестанут.
Продин в последний раз потянулся к моему уху и прошептал. – Хоть я и ничтожество, я не есть ничтожество. Во всяком случае, вы не должны так думать обо мне. И, уже отстранившись, – Не смейте так думать, слышите? Вы не читали моих повестей и не знаете…
Впрочем…
Пойду к проводнице. Обожаю проводниц. Раньше у проводников всегда была водка. А нет – пойду в ресторан. А вам не хочется поужинать, или позавтракать, не знаю, сколько теперь времени? Не хотите прогуляться со мной? Нет, конечно. Нисколько не сомневался. Вы – цельный человек. Вот, обдумываете что-то. Я прежде тоже был цельным человеком. Да.
Вы тоже познакомьтесь с проводницей. Бьюсь о заклад, это будет полезное для ваших дум знакомство. Ехать в поезде и не сойтись с проводницей – непростительный грех. Как писатель писателю рекомендую.
Я
Нет?
Воля ваша.
Вот – тот человек, которому я просто обязан рассказать о Гиперборее, подумалось мне.
Как же мы похожи! подумалось мне.
Отчего я в действительности не писатель? подумалось мне.
Должно быть, в проститутках мое мужское спасение, подумалось мне.
Уж не состоим ли мы в родственных отношениях? подумалось мне.
Пожалуй, что это первый из знакомых мне людей, которому по-настоящему был нужен мой рассказ, подумалось мне.
Не подцепить бы страшную болезнь, подумалось мне.
Предложу ему поехать со мной, подумалось мне, когда он исчез в мутном туннеле.
Продин больше не вернулся
Хотел приписать разумеется, но удержался.
Почему разумеется? Дело в том, что многие из тех, кто в последующем сделались моими персонажами, уходили от меня, что называется, на полуслове и не возвращались больше никогда.
Может быть, оттого и расселялись впоследствии в моей памяти?
Не исключено.
А что если я мог его спасти?
Хотел приписать навряд ли, но удержался.
Пусть будет запятая.
Продин свалился с верхней полки, точно мешок с углем. Наверное, вы знаете, что при опускании на землю такие мешки бесшумно взрываются хмурым облаком. То же самое при падении случилось и с Продиным.
Глухой безвольный звук и – продолжительная тишина.
Я старательно не смотрел на сделавшегося маленьким от согбенного положения и конфуза соседа, точно не заметил приключившейся с ним неприятности. Я пытался рассматривать пейзаж за окном, однако взгляд мой то и дело предательски возвращался к собственному отражению и своевольно устремлялся дальше, вглубь купе к застывшему в неловкости Продину. Моя борьба с пороком, как это бывает в большинстве случаев, завершилась бездарным поражением, апогеем которого явился показавшийся мне омерзительным смех падшего и его словечко низко.
Продин засмеялся и присовокупил, – Низко.
Разумеется, я принял замечание на свой счет, и тотчас горячая волна прокатилась во мне, сметая надежду и достоинство. Да, он прав, мое любопытство чудовищно, да еще при напускном безразличии, которое само по себе в сложившихся обстоятельствах…
– Низко здесь, однако, – продолжал бедняга.
Что он сказал?
– Низко здесь, однако.
Другое. Он имел в виду совсем другое! Слава Богу! Какое облегчение!