Сука-любовь
Шрифт:
Эмма засмеялась.
— Я серьезно, Вик. Я хочу провести с тобой ночь. Я хочу проснуться, и чтобы ты был рядом. Я начинаю комплексовать по поводу того, что прихожу сюда только по вторникам.
Вик кивнул и испытал новое для него чувство: страх — страх, что Эмма устанет и решит, что их роман не стоит продолжения. Пытаясь вернуть разговор в привычное русло — чистой физиологии, — он провел рукой вниз по ее спине, сдвигая простыню. Эмма слегка поежилась.
— Ты все еще ходишь загорать?
Когда Вик познакомился с Эммой, она часто ходила в салон здоровья с солярием.
— Сто лет не была. Я где-то читала, что это способствует возникновению рака. А что?
— Мне бы хотелось, чтобы у тебя был загар. Но только не по всему телу.
— Почему? — сказала Эмма, загипнотизированная движением его ладоней.
— Я не понимаю, почему женщины всегда стремятся получить ровный загар по всему телу. Ведь гораздо сексуальней, когда различимы очертания бюстгальтера и трусиков.
— Бюстгальтера и трусиков?
— Ну, ты знаешь. След от бикини. — Он замолчал, ощупывая ее круглые ягодицы, словно слепой, перечитывающий в который раз любимое место в книге со шрифтом Брайля. — Мне нравится видеть его на женщинах. Напоминание об одежде. Это словно… словно они исполняют стриптиз.
Вик почувствовал, что, возможно, он немного поспешил с этим откровением, слишком быстро разжал пальцы, удерживающие хвостик воздушного шара его «эго». Он вспомнил, что, когда Эмма пришла к нему на квартиру во второй раз, она сказала, потянув его за ворот футболки к кровати: «Займись со мной любовью»; а он, никогда не любивший этого выражения, ответил тогда с ненужной твердостью: «Не говори так. Скажи, чего ты хочешь». Эмма едва заметно кивнула и вопросительно улыбнулась. «Трахни меня», — подсказал Вик, и по мере того как ее улыбка становилась все более растерянной, ему становилось ясно, что было еще слишком рано для таких откровений; даже несмотря на то, что их секс был зачастую по-собачьи прост и занимались они им в неподходящих местах, она окружала его легкостью воздушного шара, а его слова заставили этот шар лопнуть — они ударили по ее доверию.
Тем не менее они рухнули тогда вместе в кровать; сила физического влечения друг к другу была слишком мощной, чтобы быть остановленной таким препятствием, как секундное замешательство. Но Вик сделал зарубку — будь осторожен, — и вот ему показалось, что он снова прокололся. Однако Эмма лишь улыбнулась и спросила, не открывая глаз:
— Тэсс на следующей неделе уезжает, не так ли?
Вик сел.
— Да, в Барселону.
Эмма открыла глаза и, повернувшись, прислонилась к стене.
— Отлично. Я сказала Джо, что хочу в субботу остаться на ночь у своей мамы.
У Вика пересохло во рту, ее заявление застало его врасплох.
— Понятно. Как она?
— Не лучше. Завтра мы идем на консультацию по поводу возможного ухода за ней. Она уже не может вспомнить, кто я такая. Или, наверное… Она может вспомнить, что я кто-то, кого она должна помнить. — Ее рука поползла к макушке. — Это одна из самых страшных вещей в болезни Альцгеймера. Она не начисто стирает твою память. Было бы лучше, если бы стирала полностью. Когда мама спрашивает меня в сотый раз, что на обед, это не только потому, что она забыла, что будет на обед, — это потому, что у нее осталось крохотное воспоминание о том, что она хотела узнать, что будет на обед.
Вик неуверенно кивнул с сочувствующим видом, он не знал, как ему следует реагировать. Болезнь Альцгеймера не была одной из тех болезней, о которых он фантазировал; в ней не было ничего привлекательного, потому что она не оставляла места, как любое смертельное заболевание, для юмора. Более того, она исключала юмор…
Эмма снова прилегла, устроившись у Вика на плече.
— А что, если Джо позвонит тебе туда? — спросил он после минутного молчания.
Эмма моргнула и слегка отодвинулась от него.
— Я собираюсь пойти к ней, Вик. Я собираюсь навестить мою маму, — сказала она с некоторой злостью, как если бы ее обвинили в том, что она использует болезнь матери в личных интересах. — Она теперь рано ложится спать, где-то около девяти часов. После того, как она ляжет и уснет, я позвоню Джо, скажу, что все хорошо, и тогда… — Эмма запнулась, — я приду сюда. Около десяти.
Вик промолчал.
— Джо ничего не подозревает, — ее тон стал мягче. — У него действительно нет подозрений. Это не в его характере.
— У тебя грустный голос, — сказал Вик. — У тебя всегда грустный голос, когда ты говоришь о нем.
— Когда это я говорила о нем?
Вик смутился.
— Не часто. Может быть, потому что это заставляет тебя грустить.
Эмма приподнялась на локте, села на край кровати и посмотрела в окно: на улице уже темнело.
— Я люблю — я любила Джо очень сильно, — сказала она.
Вик, облокотившись, прилег на кровать.
— И?
Она продолжала глядеть в окно. Ее рука снова коснулась волос.
— И потом что-то пошло не так. Что именно — я не знаю.
В другое время другому человеку он бы мог сказать, что все это случилось из-за неправильного понимания идеи брака; глупо думать, что любовь будет длиться вечно; но, боясь расстроить Эмму, он не торопился этого говорить.
— Это, впрочем, не означает, что я не испытываю больше никаких чувств к нему.
Вик мягко убрал ее руку с головы.
— Тебе не следует постоянно терзать свои волосы, — сказал он.
Эмма печально улыбнулась.
— Я знаю. Вик… — она дотронулась рукой до его плеча — Не дуйся. Я ведь не жалуюсь на Тэсс. И ты все еще спишь с ней. Я и Джо не спали уже… — Эмма запнулась. — Ладно, не сто лет.
Вик усмехнулся.
— Но я не беспокоюсь о ней.
Эмма изобразила притворный ужас.
— А когда это я беспокоилась о Джо?
— Только что. Ты сказала, что все еще его любишь.
— Да нет же. Я лишь не могу утверждать, что не испытываю к нему никаких чувств.