Сумасшедшая шахта
Шрифт:
Среднего роста, скуластый, часто незаметный в общем стремлении событий, Коля Баламутов любил выпить до, во время и после всего. Он пил утром, днем, вечером и ночью. Он пил до экзаменов и после них. Он пил, когда был здоров и пил, когда был болен. Но в ауте я его не видел.
В свободное от учебы и пьянок время Коля занимался прыжками в воду, подводным плаванием, пописывал стихи и любил Наташу, переселившуюся а Душанбе из Балакова. Отец-казах по националистическим мотивам запретил ему сочетаться с ней законным браком, хотя сам был женат на русской. И Николай Сейтович напился уксусу. Папаша такого рода выпивку оценил и дал согласие на брак. На свадьбе я был свидетелем. В начале лета мы уехали на вторую производственную практику, в самом начале которой Колина жена забеременела. Мне посчастливилось участвовать в этом процессе – именно я, возвращаясь из отгула, привез ему молодую жену на базу Гиссарской партии в Кальтуче, где мы торчали перед отъездом на Барзангинский горный узел. Как выяснилось позже, именно там, в знойной долине Кафирнигана, под нависшими хребтами, в недостроенном помещении базы Колей были совершены действия, приведшие к рождению единственного их ребенка.
Через три года совместной жизни Коля расстался с женой на почве непрекращающихся споров о непредсказуемых последствиях алкоголизма, но ненадолго. Жены часто возвращаются...
После того, как Коля переехал в Пенджикент, мы надолго перестали встречаться и вспоминали друг друга лишь тогда, когда Алихан Дзайнуков, главный геолог Управления геологии Таджикской ССР с горькой усмешкой упоминал наши фамилии вместе... Я был притчей во языцах за необдуманные поступки в полевом быту и проходке штолен, а Коля – за серьезные успехи в подсчете запасов золота и сурьмы в состоянии серьезного алкогольного опьянения. Но мы были незаменимы и нас терпели...
Крутой поворот в Колиной биографии был связан с крутым поворотом дороги Пенджикент – Айни. На этом повороте его Газ-66 свалился в Зеравшан, всегда славившийся крутыми высокими берегами. Во многих местах поломанного Баламутова выходила медсестра-разведенка. Прямо из больничной палаты он переехал к ней и двум ее сыновьям. Наташа в это время в очередной раз приходила в себя в Балаково. Не найдя там хоть какой-нибудь замены Коле, она приехала в надежде все вернуть, но он скрылся на дальнем разведочном участке.
Мы подошли к Коле, но целоваться не стали – от него густо пахло свежим перегаром и потому приветствия наши ограничились улыбками до ушей и похлопыванием по плечам.
– Короче, братан, я прибыл! – сказал мне Коля, когда приветствия закончились. – Только почему я прибыл? Этот вопрос меня интересует так же крайне, как Борьку бабы. Плотников что-то мне объяснял, но я под допингом был... В общем, когда он меня в самолет поместил...
– Потерпи, немного, Коля! – поморщился я. – Все это слишком серьезно для базарной площади. Ты акваланг привез?
– Привез! – осклабился Баламутов. – Что, пиастры в Японском море завелись?
– Пиастры не пиастры, но я очень бы хотел, чтобы люди видели, что мы на море собираемся... Расстегни сумку, чтобы акваланг был виден и грузись вон в ту машину. А мы с Бельмондо пойдем в магазин к банкету затариться. Будут какие спецзаказы? Имей в виду, что бабок у меня навалом.
– Это обнадеживает. Но что нужно бедному алкоголику? Вот в чем вопрос... Водки возьми две бутылки на сегодня и одну на утро. Это только мне, понимаешь?
– Понимаю. А пожрать?
– Это – барство, граф.
– Ну ладно. Дело твое. Пошли, Борис.
– Погоди, Черный! – остановил меня Коля. – Я не понял из нашего разговора одну существенную вещь. Из твоих слов, получается, что я этот ква-кваланг сюда пер, чтобы люди подумали...
– Успокойся! Через пару дней ты пожалеешь, что его притащил. На сорок метров пойдешь...
– Сорок? Это много... для трезвого! Ну валите в гастроном, а то меня на очередную дозу тянет.
– А может быть, и в самом деле треснем по рюмочке? – подмигнув, спросил меня Борис. – Я тут рядом неплохой ресторанчик видел...
– Пойдем, Черный, отметим прибытие... – взмолился Николай, заметив мое недовольство предложением Бельмондо. – А то пути не будет...
– Нет, братва! Никаких пьянок на работе! – резко возразил я – Вот выловим баксы, тогда делайте, что хотите!
И в это время к нам подошел высокий благообразный мужчина в темно-синем костюме-тройке и представившись, директором кавалеровского ресторана сказал:
– Для вас в нашем ресторане заказан обед по полной программе...
– Кем заказан? – воскликнул я.
– Одним человеком, пожелавшим остаться неизвестным.
– А по какому случаю? – продолжал спрашивать я.
– В знак благодарности вам, – кивнул директор в мою сторону, – за какой-то благородный поступок, когда-то совершенный вами.
– За благородный поступок??? – удивился я.
– Да хватит с ним разговаривать! – сказал Борис, обращаясь к Коле. – Кто это в наше время от дармовухи отказывается? Пошли перегрузим шмотки в Женькину машину и посидим чуток за угощением. А он пусть сторожит.
– Люблю эти провинциальные рестораны! – сказал Бочкаренко, усевшись за стол, густо уставленный бутылками и разнообразными закусками. – Они похожи друг на друга, как были похожи пивные будки на Васильевском острове... Но каждый пахнет по-своему... Вот этот например – подсолнечным маслом, в котором изжарили полтора центнера мойвы урожая 1989 года...
– Не всегда здесь так было... – задумчиво проговорил я. – В этой атмосфере был случай, который я люблю вспоминать...
– Какой случай? – спросил Коля, разливая в рюмки коньяк.
– Шофер наш где-то подкалымил, – продолжал я, накладывая к себе в тарелку осетрины и маслин, – и пригласил меня в этот ресторан обмыть удачу...
– За успех! – прервал меня Коля и с рюмкой потянулся к нам. И стремительно чокнувшись с каждым из нас, выпил, приблизив голову к рюмке, а не наоборот.
– Так вот, сидим мы вдвоем, вот как сейчас коньячок с котлетами по-киевски потребляем, музыку слушаем. А за три столика от нас девушка сидела... Очень премиленькая, фигурка – обалдеешь. И у Леньки, так звали шофера, слюнки потекли. Долго он не решался пригласить ее на танец: рядом с ней такие мордовороты сидели – я бы не решился! Но после четвертой рюмки пошел, и очень скоро вернулся ни с чем. Я стал над ним подтрунивать, а он взорвался и злой, как черт, говорит: