Сумерки империи

Мало Гектор

— У меня с собой аккредитив, выданный на банк в Меце.

— Я так и думал, что ваша замечательная мать обо всем позаботилась. Снимите крупную сумму наличными, половину золотом, половину банковскими билетами, и уложите деньги в кожаный пояс, который следует носить под рубашкой. Никто не знает, как все обернется, вдруг вы попадете в плен, а имея деньги, можно попытаться выбраться на волю. Все это я называю мерами предосторожности, и через месяц вы сами убедитесь, насколько они важны. Чтобы отважно сражаться, надо иметь крепкое здоровье, а, чтобы солдат был здоров, он должен принимать меры предосторожности.

Я был тронут до глубины души отеческими советами моего полковника. Я знал господина де Сен-Нере как человека исключительно умного и достойного. Для меня он был живым воплощением короля Карла I, изображенного на портрете Ван Дейка, но я никогда не подозревал, что полковник способен заботиться о разных мелочах. Между тем, без такой заботы, как я понял впоследствии, невозможно стать настоящим военным.

Я отправился в Мец, а вернувшись вечером в расположение полка, я уже был коротко острижен, как настоящий новобранец, и нёс на спине сумку с накупленным добром.

Увидев меня, господин де Сен-Нере рассмеялся и сказал:

— Что ж, выглядите вы неплохо. Завтра увидим, как вы держитесь в седле.

Он подозвал солдата и приказал ему отвести меня к палатке, в которой мне было приготовлено место.

— Так это вы и есть тот молодой человек, о котором говорил полковник? — спросил мой капрал.

— Да, господин капрал.

— Тогда ложитесь спать, если вы, конечно, не против.

К тому времени мои товарищи уже улеглись в палатке на охапках соломы, подложив под головы свернутые шинели, но никто из них еще не спал. Все пялились на меня, словно я был каким-то неведомым зверьком. Мне еще не приходилось спать на земле, и я даже собрался залезть в мешок из овчины. Но ни у кого из моих товарищей не было такого мешка, и я решил, что не стоит начинать солдатскую жизнь с демонстрации аристократического шика. Я залез под тент и занял место, решив, что оно свободно. Конечно же, здесь было совсем не уютно и не комфортно, но на войне как на войне.

Я долго лежал без сна, боясь пошевелиться, а тем временем все мои товарищи уже заснули. Ночь была теплая, в палатку с порывами ветра проникал запах зрелой пшеницы, тишину время от времени нарушали неясные звуки, обычные для большого скопления людей, слышались фырканье лошадей и пронзительные крики куропаток, не желавших покидать свои гнезда. Значит, теперь я солдат, и отныне именно так буду проводить каждую ночь. Впрочем, все было не так уж и плохо. Правда, от моих товарищей довольно сильно пахло навозом и лошадиными шкурами. Но какое это имело значение! Слава и деньги не могут плохо пахнуть.

VII

Что такое война, мне было более или менее понятно. Но каково это — быть солдатом? И как надо строить отношения с новыми товарищами? Об этом я имел довольно смутное представление. Например, в бою, как мне казалось, все очень просто: надо, чтобы у товарища, вместе с которым вы бьетесь плечом к плечу, были сильные руки и храброе сердце. Но когда с утра до вечера все живут так называемой обычной жизнью, в которой перемешаны желания, вкусы, дела, привычки каждого из нас, тогда вы становитесь более требовательным, и вам уже нужно, чтобы сердце вашего товарища не было грубым и жестоким, а руки не были бы слишком грязными.

Однако вскоре я понял, что с моей стороны было очень глупо заранее судить о том, в чем я совершенно не разбирался! Скажем так: все мои опасения оказались сильно преувеличенными, зато все надежды в полной мере оправдались.

Оказалось, что мои новые товарищи не такие уж неотесанные, как я себе представлял. По сравнению с теми, кто получил надлежащее воспитание, они действительно многого не знали, а еще они не заботились о своих ногтях и даже не чистили их по утрам. И все же это были отличные парни. Каждый из них обладал развитым чувством долга, и как говорится, нутром чуял несправедливость. И что особенно важно, все в нашем полку твердо соблюдали свод неписаных правил, который чтили как своего рода солдатскую религию. На этой войне мне не раз приходилось сталкиваться с малодушием и неисполнением воинского долга, но я утверждаю, что отнюдь не солдаты первыми утратили боевой дух. После всех кровавых битв и горьких поражений от нашей солдатской религии действительно мало что осталось, но виноваты в этом в первую очередь те, от кого зависело поддержание ее авторитета. Я бы не хотел, чтобы о солдатах судили по тому, как они выглядели к концу осады Парижа или в период сражений Восточной армии. Тут важно понимать, что в армии дисциплина держится на уважении и доверии солдат к своим командирам. Солдат подчиняется приказам, если он уверен, что его начальник обладает твердым характером и необходимыми знаниями и, следовательно, достоин быть командиром. Но когда уважение и доверие утрачены, причем по вине тех, кто был обязан эти чувства внушать, тогда и приказы перестают исполняться. Именно так обстояло дело с генералами, которыми командовал Наполеон III, и то же самое можно сказать о состоянии дисциплины в рядах национальной гвардии и маршевых батальонов в последние месяцы войны. Но не будем забегать вперед.

Когда спишь в маленькой палатке, нет-нет, да и придавишь кого-нибудь из соседей. Со мной такое случалось, однако никто особо не протестовал. Но помимо сна у солдата, живущего в полевых условиях, находится немало других занятий, и моим товарищам не терпелось увидеть, как я буду справляться со своими новыми обязанностями. К счастью, оказалось, что скребницей и щеткой я орудую вполне сносно, ну а после того, как я, как и положено новичку, поднес всем сослуживцам по стаканчику, мой авторитет резко возрос даже в глазах завзятых зубоскалов, а капрал снизошел до того, что процедил: "От этого полковничьего любимчика, возможно, будет толк". Что же касается нашего сержанта, то он постоянно внушал мне, что между ним и мною должно быть полное взаимопонимание, потому что оба мы люди образованные и не чета остальным. Сержантом у нас был южанин, человек болтливый, самоуверенный, довольно тщеславный, немного помешанный на элегантных манерах, но, в сущности, по-настоящему хороший парень. Звали его Франческас, и он был просто счастлив от того, что носил такое звучное имя.

Один из моих товарищей, увидев, как я бинтую лошади ноги, решил поиздеваться надо мной, однако сержант моментально поставил его на место, заявив со всей решительностью:

— Пенанрос, я вам в тысячный раз повторяю, что вы настоящая бретонская скотина и трижды животное, не способное понять, что человек должен уважать человека, а подчиненный — с уважением относиться и к начальнику, и к равному себе. В свободное время вы можете говорить своему товарищу все, что захотите, но в служебное время я не потерплю такого невообразимого свинства, свидетелями которого мы только что стали. Надо ко всем людям относиться с уважением и разговаривать в приличной манере, так, как я разговариваю с вами.

Понятно, что окружавшие меня люди не отличались изысканностью нравов и манер, но если светская жизнь немыслима без хороших манер, то в обычной жизни они, к счастью, не так уж важны. В конце концов, в армию я пошел не для того, чтобы оттачивать стиль своего поведения. К счастью (а, возможно, к несчастью), мне милее люди грубые, которым свойственна простота и открытость, и я не перевариваю утонченных господ, у которых много апломба и амбиций. Поэтому среди новых товарищей я чувствовал себя совсем не плохо. Что с того, что сморкались они совсем по-простому, могли, когда надо и не надо, ввернуть острое словцо и были готовы хохотать, услышав любую глупость? Действительно, что тут такого? Ведь ненавистны и невыносимы не пробелы в воспитании человека, а изъяны его характера.

Да и, по правде говоря, у меня было много других забот. Приходилось изучать теорию боевых действий и отрабатывать на практике тысячи разных приемов, о которых раньше я не имел ни малейшего представления. Не стоит забывать, что в мирное время на подготовку солдата уходит несколько лет, а я на всю учебу потратил лишь несколько дней, а то и часов. Мы стояли лагерем на берегу Нида [50] , и в любой момент могли получить приказ перейти границу.

Как именно мы будем входить в Германию? По каким дорогам? Двинемся через Саарлуис или Саарбрюккен? Об этом велись бесконечные споры, но никто не сомневался, что мы сразу перейдем в наступление, будем воевать с пруссаками на их территории и не станем дожидаться противника на заранее подготовленных позициях. Откуда взялась у солдат такая твердая уверенность? Объяснить этого я не могу, знаю только, что наша уверенность была непоколебима. Возможно, всех обуяла национальная гордыня. Во всяком случае, я видел, что в каждого из нас по неведомой причине вселилось чувство национального превосходства. Мы рвались идти только вперед, инстинктивно ощущая готовность лишь к наступательной войне, и каждый был преисполнен боевого азарта, энтузиазма, воодушевления. Известие о первой битве в Саарбрюккене при Вейсенбурге [51] воспламенило наши сердца, и теперь все говорили лишь одно:

50

Река во Франции и Германии.

51

Первая битва Франко-прусской войны, в ходе которой три немецких армейских корпуса атаковали небольшой французский гарнизон Вейсенбурга. Несмотря на полнейшую растерянность в начале битвы, французы сумели собраться и дали достойный отпор превосходящим силам противника.