Сумерки империи

Мало Гектор

— Для заготовительных отрядов требуется много людей, а у немцев и без того не хватает живой силы, даже для ведения боевых действий. Поэтому они предпочитают на месте покупать все, что им необходимо, и к тому же по привлекательной цене. Они поняли, что, когда есть спрос, продавцы всегда найдутся, и, к несчастью, так оно и оказалось. Возможно, крестьяне не понимают, что связь с врагом означает измену родине, а может быть, жажда наживы заглушила у них голос совести, но, как бы то ни было, многие из них заделались поставщиками немецкой армии, и тащат со всей округи все, что им ни закажут. С тех пор как мы оказались под немецкой оккупацией, у нас пропали все товары. Я даже спать ложусь засветло, потому что невозможно купить ни масла для лампы, ни свечей. Кофе я теперь пью без сахара, потому что

фунт сахара стоит десять франков. Я вовсе не жалуюсь, а просто хочу, чтобы вы поняли, какая ситуация сложилась в стране. Нас буквально выжали досуха. Нечем кормить ни людей, ни животных. Буквально все — овес, пшеница, сено, масло, говядина, баранина, птица, яйца, соль — подчистую вывозится в Версаль [127] .

127

В Версале находилась штаб-квартира прусской армии.

— Вы предлагаете мне стать одним из таких поставщиков?

— Да нет же. Думаю, вы могли бы поступить на службу к одному из таких подлых коммерсантов и съездить по его поручению в Версаль. Так вы доберетесь в нужное вам место и без проблем пробудете там столько, сколько необходимо.

— И кто же этот коммерсант, а лучше сказать — этот бандит?

— Я имею в виду мэра одной маленькой коммуны, именуемой Роттуар, которая находится в семи лье от Куртижи. Он организовал крупные поставки в Версаль, и ему не хватает людей, чтобы гонять стада овец. Мало кому хочется ввязываться в это дело. Помните, в прежние времена у вас был арендатор по имени Паран? Так вот, тот самый мэр — его шурин, а сам Паран — настоящий патриот. Ему стыдно, что у него такой родственник, и он наверняка согласится вам помочь.

Папаша Паран без колебаний вызвался помочь мне и немедленно приступил к делу. "Подождите, — сказал он, — я только сменю сабо на сапоги".

— Я места себе не нахожу, — говорил он мне по дороге, — от того, что мой шурин водит дружбу с этими пруссаками. Но тут уж ничего не поделаешь. Для него деньги всегда были превыше всего. И потом, они его запугали. Как-то пруссаки заявились к нему и пригрозили, что реквизируют всех его лошадей и все запасы зерна. Вы только представьте себе: сорок лошадей и на триста тысяч франков пшеницы и овса! Вот он и решил, чем все это терять, лучше уж продать и забыть. А там, как говорится, ниточка за иголочку… Продал все свое добро и стал закупать у соседей. Теперь у него между Куртижи и Версалем курсируют десять больших телег, да еще каждое утро туда гонят от 1000 до 1200 овец.

— И где же он берет всех этих овец?

— Да везде. У него повсюду свои агенты. А тех, кто не хочет продавать, принуждают силой.

— Как это понимать?

— Очень просто. Возьмем, к примеру, меня самого. Я не хотел продавать моих овец и прогнал агента, а он пришел на другой день и говорит: "Значит, не хотите продавать овец?" — "Нет, — говорю, — ни сегодня, ни завтра". — "Ну, значит, отдадите даром. Взгляните-ка на эти пики [128] ". Я смотрю, а в ближнем лесу полным-полно пруссаков, и каски у них на солнце блестят. А я ведь знал, что так и будет. Если откажусь продавать, то пруссаки придут и все отнимут, потому что этот гад настучит на меня. Овцы стоят по сорок франков за голову, а он заплатил мне по десять франков и по пятьдесят франков перепродал в Версале. Когда человек загребает такие денежки, ему уже не до совести.

128

Имеются в виду пики на прусских касках.

— Надо было вам куда-нибудь сбежать вместе с овцами.

— А куда сбежишь? Теперь куда ни кинь — везде пруссаки. Да ведь и овцы кушать хотят. А как их кормить в дороге? И что делать зимой? И потом, что значит сбежать? Бросить дом? Я знаю, правительство говорило, что надо бежать от пруссаков. Но куда может сбежать целая страна? Куда прикажете податься? Говорят, пруссаки скоро будут в Ле-Мане. И вообще, надо реально

смотреть на вещи. Ну, предположим, убежим мы в Перш. И что, тамошние жители станут нас кормить? А когда из Перша придется бежать в Ле-Ман, чего нам ждать от тех, кто там живет? Одним словом, беда. Теперь-то мы видим, что правы были те, кто призывал голосовать против этой конституции [129] . Но вы же знаете, крестьяне никогда никому не доверяют. Не хочу называть имен, но видали мы господ, призывавших свергнуть императора. Только за это их и невзлюбили. Но ведь никогда не знаешь, как будет лучше. Вот и мы ошиблись. Эх, знать бы наперед! Только ведь, что хорошо для одних, никуда не годится для других.

129

Имеется в виду плебисцит, проведенный в мае 1870 г., в результате которого была принята конституция, объединившая режим личной диктатуры императора с представительной парламентской системой.

Папаша Паран шел широким крестьянским шагом. Такие люди, даже когда устанут, способны минут за сорок отмахать целый лье. Мы буквально пролетали мимо деревень, полей, перелесков. Сама местность выглядела довольно мрачно. Вокруг не было ни души, поля стояли невспаханные и незасеянные, и только вдали периодически появлялись силуэты уланских разъездов, которые отчетливо вырисовывались на фоне бледного зимнего неба. В деревнях мужчины либо о чем-то беседовали на крылечках домов, либо рубили впрок дрова. Полевые работы остановились, и все чего-то выжидали. Ничто здесь не напоминало беспокойство и толчею городов. Повсеместно чувствовалось какое-то понурое смирение, свойственное любым сельским жителям. Такое смирение особенно ярко проявляется во время грозы, когда люди закрывают головы руками и ждут, когда минует напасть.

Когда мы добрались до Роттуара, было уже совсем темно, но в доме шурина еще никто не спал.

— Что, пришел продавать своих овец? — спросил шурин, едва мы переступили порог.

— Да я их уже продал по десять франков за голову.

— А я бы тебе заплатил по сорок франков.

— Это я и так знаю. Но кому что нравится. Пусть лучше у меня силой возьмут по десять франков, чем я добровольно отдам по сорок.

— Ну, будь по-твоему. Каждый живет своим умом.

— У меня к тебе есть дело, но о нем мы поговорим с глазу на глаз. А еще я по случаю привел к тебе этого паренька. Будь добр, возьми его погонщиком. Очень уж тяжко им живется.

После такой рекомендации вопрос был мгновенно решен и мне объявили, что уже завтра я погоню стадо в Версаль. Затем меня отправили поужинать вместе с работниками, а после ужина я улегся в овчарне рядом с моим будущим напарником.

В путь мы отправились еще до восхода солнца, чему я был несказанно рад. По правде говоря, я не был уверен, что справлюсь со своими новыми обязанностями и сильно переживал по этому поводу. Ведь одному Богу известно, как гоняют овец и как заставить их слушаться погонщика.

Однако, к счастью, мне достался опытный напарник, и к тому же с нами шли две собаки, охранявшие стадо с обеих сторон. В такой замечательной компании я шел себе, не ведая никаких забот, но вскоре мой напарник заявил:

— Возможно, в Версале стадо придется разделить на две части, тогда одну часть погоню я, а уж другую — вы сами. Раньше я гонял стада в одиночку, но получалось гораздо дольше, и к тому же овец по дороге воровали, ведь за всем не уследишь. Поганые люди эти пруссаки, вечно смеются и рожи у них противные и хитрые.

Этот человек уже больше двух месяцев три раза в неделю гонял стада в Версаль. Я попытался его разговорить, но ничего не добился, потому что он, хоть и смотрел внимательно по сторонам, но на самом деле ничего не видел. На свете вообще мало людей, способных смотреть и при этом что-то видеть.

— Прежде, — сказал он мне, — мы гоняли овец в Со или Пуасси, потом стали гонять в Билет, ну а теперь — в Версаль.

Для него все события последнего времени сводились к этим трем этапам торговли скотом. Правда, подумав, он выдал одну фразу, судя по которой, в его черствой душе еще сохранились остатки человеческих чувств.