Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

XIX партийная конференция своей открытостью, демо­кратизмом ускорила процесс формирования новой полити­ческой культуры, вызвала цепную реакцию диалога, свобод­ных дискуссий о будущем страны. Конечно, для многих подобное было неожиданностью, ведь страх — отец нетер­пимости, слишком долго властвовал над людьми, сжигая со­весть и деформируя сознание.

Предвыборная парламентская кампания, начавшаяся в конце этого же, 1988 года, привела к дальнейшей радикали­зации общества. Возникла необходимость уточнения перво­начального плана Перестройки, более глубокой, чем пред­полагалось, вспашки сложившихся экономических и поли­тических оснований жизни. Сам по себе факт, что каждый гражданин может выдвинуть себя кандидатом в депутаты, предложить свою программу развития,

не совпадающую с планами правящей партии, — очевидное свидетельство пе­ремен.

Незаурядным событием того времени явилась встреча Горбачева с высшими иерархами Православной церкви. К сожалению, наша общественность, пресса, часть интелли­генции не сумели по достоинству оценить глубину сдвига в политической истории СССР, вызванного этой встречей, а затем торжественными мероприятиями, связанными с тыся­челетием Крещения Руси. Понятно, что я как непосредствен­ный куратор идеологии (сектор по религии находился в моем ведении) принимал в этом прямое участие. В сущности, эти события означали легализацию дореволюционной религиоз­ной культуры в истории России.

Восстановление оборванных со времен октябрьской контрреволюции связей с прошлым России шло одновремен­но по многим линиям. Первопроходческим событием можно считать и решение о переиздании классики русской филосо­фии. Когда я по своей инициативе внес это предложение, честно говоря, не надеялся, что оно будет принято. Но Миха­ил Сергеевич поддержал его. Меня к этому предложению привела идея, что появление в духовном обращении высших достижений общественной мысли России заметно расширит рамки социального мышления и духовности. Я верил, что этот шаг избавит вступающие в жизнь поколения общество­ведов, социологов, историков от интеллектуальной зашорен- ности, позволит им понять внутреннюю логику развития рус­ской философии и взглядов на мир. Когда обществовед чув­ствует за плечами мощные по своей нравственной силе умы Соловьева, Флоренского, Бердяева, Булгакова, Франка, Лос- ского, Ильина и др., он не может не думать и не жить душой.

Меня часто обвиняют в разных, мыслимых и немысли­мых, грехах. Оправдываться считаю примитивным занятием. Однако проблемы духовной жизни (история культуры, рели­гии, философия) выходят за рамки личных переживаний и размышлений. Поэтому и считаю необходимым напомнить эти факты всяким придуркам из стада фашиствующих боль­шевиков, назойливо обвиняющих меня в русофобстве. Ины­ми словами, большевики уничтожали религию, крестьянство, свободу, все партии, запрещали издавать великие произведе­ния по философии и культуре, а их авторов изгоняли из страны, а я, вместе с другими «русофобами», активно восста­навливал духовное наследие страны.

Хотел бы также напомнить, что все начинания 1988 года, направленные на преодоление одномерной сталинской иде­ологии, сковавшей на десятилетия мысль и душу народа, вы­явили активное сопротивление идеологических противников нового социального мышления, плюрализма в духовной жиз­ни. Эти люди всю жизнь видели свой долг, смысл работы в том, чтобы «бороться» и «разоблачать». В новых условиях у них не оказалось ни знаний, ни культуры, чтобы в открытом и честном споре отстаивать свои убеждения.

Особая партийная общественная «наука», получившая мо­нополию на истину, не хотела и не смогла примириться с но­вой, невыносимой для нее ситуацией. Большинство из этих ученых привыкло получать деньги за удушение мысли, а по­тому они в силу своей «идеологической озверелости» ока­зались просто не в состоянии заниматься нормальным на­учным творчеством. С моей же точки зрения, только осво­бождение от государственной историографии и может восстановить правду о России, которая является единственно достойной платформой идеологии свободы. Я не скрывал этих взглядов, а потому и был обвинен в отступничестве от неких «истин», тех самых, которые всегда были бесстыдным предательством свободной общественной науки.

Решения XIX партийной конференции были просаботиро- ваны партийной номенклатурой. Раскол в партии приобретал все более глубокий характер, что и привело КПСС к тяжелей­шему

кризису в преддверии XXVIII съезда. Этот съезд состо­ялся через два года после XIX конференции, летом 1990 года. Он разительно отличался от других: был бурным, похожим на пьяного мужика, заблудившегося на пути к дому. Падает, поднимается, снова ползет и все время матерится. Всех по­несло к микрофонам и на трибуну. Активность невероятная, как если бы хотели отомстить самим себе за 70 лет страха и молчания. Конечно же было немало и здравых, умных вы­ступлений, но они глушились топотом двуногих особей. Ины­ми словами, активизировались оба крыла в партии — реак­ционное и демократическое.

XXVIII съезд по существу начался на пленуме ЦК, состо­явшемся 5—7 февраля 1990 года, почти за полгода до самого съезда. Уже на нем обозначились линии раскола, искры бу­дущих стычек, циничных схваток за власть, которые начис­то заслонили заботу о будущем страны, конкретные пробле­мы, стоящие перед государством в сложный переходный пе­риод.

Доклад Горбачева на пленуме, который явился основой доклада и на XXVIII съезде, был посвящен Платформе пар­тии к предстоящему съезду. Платформа называлась «К гу­манному, демократическому социализму». Там остались мно­гие рудименты псевдосоциалистических положений, больше похожих на ритуальные заклинания, чем на что-то сущест­венное. Но если вчитаться в текст доклада и Платформы, то можно легко увидеть, что перечень постулатов, от которых партия должна отказаться, мало что оставлял от привычных принципов советского социализма. Говорилось, в частности, что партия должна очиститься «от всего, что ее связывало с авторитарно-бюрократической системой».

Задача огромной важности, но невероятно сложная. Она не решена до сих пор. Более того, рецедивы авторитаризма в путинские времена явно оживились. Почему? А все потому, что мышление правящей верхушки остается почти тем же самым. Ее заботило и заботит не судьба страны, а сохране­ние собственной власти. В докладе прозвучала очень важная фраза о неизбежности перехода общества в новое качест­венное состояние, но и это не привлекло внимания. Дискус­сия на пленуме пошла по пути, как если бы никакого доклада и не было. Уже первое выступление секретаря Киевского горкома партии Корниенко началось с жалобы на то, что коммунистов на местах освистывают, есть призывы уничто­жать коммунистов. И тут же обращение к Горбачеву: не пора ли ему и другим высшим руководителям задуматься «над судьбой честного трудового народа». Оратор заявил, что «речь идет уже о самом главном — о власти, о перспективах сохранения правящей партии». Тут он попал в точку. Имен­но об этом и шла речь.

Диссонансом в общей говорильне прозвучала речь Фесен- ко — шахтера из Донецка. Интересная речь, умная, от жиз­ни. Он задал прямой вопрос: кому нужна б-я статья Консти­туции о руководящей роли партии? Рядовым коммунистам? Да нет же. Эта статья для аппарата. «Не надо говорить о ка- кой-то руководящей роли партии в целом, надо говорить о том, какую позицию сейчас занял партийный аппарат. В ос­новном из-за его консервативной позиции Перестройка и не движется... Кто дискредитирует партию? Дискредитирует аппарат».

Никто этого шахтера не поддержал, если не считать вы­ступление Ельцина, который обвинил ЦК в догматизме, в не­решительности, в нежелании партии перестраивать саму се­бя. Он заявил, что монополия на власть довела страну до крайнего состояния, а народ — до нищеты. И за это надо от­вечать, сказал оратор. Платформу партии он оценил в целом положительно, но заметил, что ее «писали две руки: правая и левая». Кстати, так оно и было. Ельцин назвал 10 пунктов — предложений по «спасению партии». Конечно же они не были приняты пленумом. После этой речи верхний эшелон номенклатуры начал особенно активно плести интриги во­круг Ельцина. Тут же последовала речь посла в Польше Бро- викова, старого партийного функционера, который изложил самую замшелую даже для того времени позицию. Он гро­мил Перестройку, все законы и решения, принятые в послед­ние годы.