Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

В экономической области упор был сделан на концепции ускорения социально-экономического развития. Механизм этого ускорения так и остался тайной. Мелькали старые-пре- старые штампы: поднять, углубить, повысить и много других общих слов, и ничего конкретного. Мелькали стереотипы об авангардной роли рабочего класса, совершенствовании соци- ально-классовых отношений, о социалистическом самоуп­равлении, борьбе с религиозными предрассудками, нетрудо­выми доходами и прочие, уже набившие оскомину фразы.

И снова выстрел — требование о развитии гласности. Значение этого

положения, которое подложило мощнейшую мину под тоталитарный режим, партийная элита поняла по­зднее. Она-то имела в виду управляемую гласность, и не бо­лее того. Кстати, полустраничные рассуждения на эту тему трижды прерывались на съезде аплодисментами. Текст о гласности написал я. Особенно дорожил фразой: «Нам надо сделать гласность безотказно действующей системой». Ес­ли бы знала номенклатура, чему она аплодирует, то бы... Нет, не поняла. Иными словами, сладко проглотили, да горько вы­плюнули.

Новая редакция Программы КПСС была под стать докла­ду. О результатах работы программной комиссии съезда бы­ло поручено доложить тоже мне. Подходило время моего вы­ступления. Но надо же так случиться, что за день до этого я заболел тяжелым гриппом с температурой до 39,5°. Врачи пы­тались привести меня в рабочее состояние, но все равно на трибуну пришлось идти с температурой. Выдержал. Видимо, нервное напряжение помогло.

Чтобы представить себе те цепкие заблуждения, которы­ми была пропитана номенклатура, сошлюсь лишь на два ут­верждения Программы:

Первое: «Социализм в нашей стране победил полностью и окончательно». Второе: «Третья программа КПСС в ее на­стоящей редакции — это программа планомерного и всесто­роннего совершенствования социализма, дальнейшего про­движения советского общества к коммунизму на основе уско­рения социально-экономического развития страны. Это программа борьбы за мир и социальный прогресс».

Конечно, банальщина. Да и съезд был благочестивым, проходил по всем правилам партийной рутины. Слова, слова, одни слова. Приветствия, подарки, песенки пионеров. И года не прошло с тех пор, как осудили пустословие, а оно, это пустословие, снова полилось через край. Продолжали под­считывать, сколько и кому посвящено строчек в докладе — молодежи, женщинам, ветеранам, рабочему классу и т. д.

Как же я и многие мои друзья чувствовали себя? Тоскли­во, но и с надеждой. Вечерами, во время застолий, говорили противоположное тому, что писали. Горбачев призывал нас к «свежим мыслям», но сам-то он осознавал, что еще связан по рукам и ногам сложившимися правилами и заскорузлым по- литбюровским окружением. Отсюда наше лукавство. Кстати, оно доходило до того, что наиболее принципиальные положе­ния, например такие, о которых сказано выше, в наших раз­говорах мы не выпячивали, чтобы не вспугнуть сторожей дог­матизма. Рассчитывали на невежество. Конечно, не очень-то хорошо людей дурачить, но что поделаешь.

Кстати, обсуждалась идея готовить доклад не по накатан­ной схеме, а по проблемам. Но осталось сие на уровне поже­ланий, поскольку было ясно, что Политбюро с этим не согла­сится. Причем будут умерщвлять такой доклад не впрямую, а начнут вставлять какие-то убогие фразы из бездонного меш­ка стереотипов. От проблем мало что останется. Читаю мате­риалы этого съезда и улыбаюсь. Как мог я тогда мириться с очевидной чепухой? Да, мог. И делал

это чаще всего без осо­бого внутреннего напряжения. Ибо это было тогда, а не се­годня. Не буду даже утверждать, что «сам-то не хотел, но вот обстоятельства»... Никто не заставлял, кроме времени и за­скорузлости партийных порядков. Еще четко работали со­зданные Сталиным «правила игры». На съездах — одни пра­вила, они неукоснительно соблюдались, а в жизни — другие. Это считалось вполне нормальным — и политически, и эти­чески.

Наша нацеленность на постепенное создание платформы кардинальных изменений, на обновление жизни требовала крайней осторожности и тщательной обдуманности всех сло­весных формул, практических шагов и их последствий. С этой точки зрения моя записка Горбачеву в декабре 1985 го­да, которую я опубликовал в начале книги, была едва ли осу­ществимой в начале Перестройки. Впрочем, сегодня никто этого знать не может. В том, что писал тогда, был убежден. Теперь же, сочиняя доклады, я все время держал себя под прицелом собственной цензуры.

28 июня — 1 июля 1988 года состоялась XIX Всесоюзная партконференция. За два истекших после XXVII съезда года обстановка изменилась кардинально. Эффективно заработа­ла гласность, значительно расширившая пропасть недоверия между правящим номенклатурным классом и подавляющей частью народа. Политически активная часть общества забур­лила всевозможными инициативами. Создавались дискусси­онные клубы, различные неформальные объединения, на­родные фронты, комитеты содействия Перестройке. Впер­вые публично заговорили о многопартийности, радикальной переналадке экономических отношений. Публикация «Тези­сов ЦК КПСС» к этой конференции обнажила то, что было очевидно прежде лишь немногим: разномыслие в партии фактически привело ее к расколу на антиперестроечные и реформаторские силы. Если бы в то время фактический рас­кол в партии был оформлен организационно, то история страны пошла бы совсем по другому пути. Если бы...

Скажу так: итоги конференции в значительной мере разо­чаровали всех — и правых, и левых, и центристов. И это не­смотря на достаточно содержательную дискуссию и прогрес­сивные для того времени резолюции.

Особенно мне дорога резолюция «О гласности». Я был председателем комиссии, избранной конференцией для вы­работки этой резолюции. Предлагать ее собравшимся при­шлось тоже мне. В итоге появился документ, которым я горжусь. В нем утверждалось, что гласность — это форма «всенародного контроля за деятельностью всех социальных институтов, органов власти и управления», что гласность де­монстрирует «открытость политической системы общества». Без гласности нет демократии. Практически резолюция о гласности — наиболее прогрессивный и демократический документ тех времен. А может быть, и единственный.

Осталось в памяти выступление Виталия Коротича. Дело в том, что в «Огоньке» была опубликована статья о коррупции в высших эшелонах власти, в частности в ЦК КПСС. Такого поворота номенклатура стерпеть не могла. На конференции потребовали объяснений, вытащили Коротича на трибуну. Виталий точно сориентировался в обстановке. Он не стал за­дираться, отвечать на выкрики, появление статьи объяснил тем, что хотел помочь руководству партии в борьбе со взя­точничеством и прочими безобразиями. А в конце выступле­ния передал Михаилу Сергеевичу папки с документами. Это был эффектный ход — всех разбирало любопытство, что там, в этих бумагах. Уж не о них ли, родимых?