Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

— Пусть все привыкают отвечать за себя, пусть едут по округам, доказывают свою необходимость быть в парламен­те — такова была моя точка зрения. В ходе разговора я пред­ложил себя в качестве возможной «жертвы» свободных вы­боров. Пойти на выборы по какому-нибудь округу, чтобы проверить отношение к политике Реформации. Михаил Сер­геевич отклонил и это предложение, сказав, что оно будет воспринято другими членами Политбюро как политический вызов.

На Пленуме ЦК КПСС 10 января 1989 года, когда выбира­ли «сотню» на первый съезд народных депутатов, я занял предпоследнее, 99-е место, получив 57 голосов «против». По­следним был Егор Лигачев. Против него голосовали 76 чело­век. Эта была очевидная реакция на «два крыла» в партии. Результатами голосования я был удовлетворен. Учитывая

вы­сокий уровень реакционности пленума, я ожидал худшего итога. Неожиданностью для многих оказалось большое число голосов против Лигачева. Но следует, однако, сказать, что, будь в списке на два кандидата больше положенного, и Лига­чев, и я оказались бы за бортом депутатского корпуса.

К другим членам Политбюро отнеслись терпимее. О них сейчас мало кто помнит. Это было первое в послевоенной ис­тории КПСС голосование, пославшее в общество сигнал о «двух партиях в партии». Политических выводов из этого факта сделано не было.

В связи с сюжетом о выборных принципах хочу сказать, что не согласен с утверждениями, согласно которым выборы по квотам от общественных организаций помогли номенкла­туре закрепиться во власти. Скорее, наоборот. Наиболее активная демократическая группа на съезде народных депу­татов сформировалась как раз из представителей общест­венных организаций. Именно они создали своеобразную де­мократическую диаспору в парламенте.

Первый съезд народных депутатов СССР открылся 25 мая 1989 года и продолжался до 9 июня того же года. Это были великие недели в истории страны. Волнующее событие, по­ложившее практическое начало парламентаризму в СССР и в России. Думаю, полного понимания значимости этого фак­та нет и до сих пор.

Не буду здесь рассказывать о всех перипетиях первого съезда. Для меня особенно волнующим был эпизод, связан­ный с образованием и работой Комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападе­нии от 1939 года. На заседании 1 июня 1989 года депутат от Эстонии Липпмаа внес официальное предложение о созда­нии комиссии и ее составе. Моей фамилии там не было, по­скольку кинорежиссер Шенгелая еще раньше предложил назначить меня председателем комиссии по расследованию событий в Тбилиси 9 апреля 1989 года. Шенгелая сказал: «Это важно потому, что некоторое время тому назад, в фев­рале, тоже в трудное и напряженное время он был в Тбилиси и занял определенную позицию, выступал по телевидению. Его выступление было принято всеми формалами и нефор­малами, всем обществом очень хорошо. Поэтому было бы правильно, если бы он согласился возглавить эту комиссию».

Михаил Сергеевич поддержал предложение грузинского делегата. Сказать по правде, я вовсе не обрадовался такому повороту. У меня еще остались неприятные впечатления от ноябрьских событий 1988 года. Первый секретарь ЦК Грузии Патиашвили, будучи в Москве, зашел ко мне и рассказал о том, что в Тбилиси события принимают все более напряжен­ный характер, митингуют студенты. Пора принимать жест­кие меры, ввести комендантский час и держать наготове войска. Я сказал, что силовое решение должно быть исклю­чено полностью, а ему, Патиашвили, надо лететь в Тбилиси и разговаривать с людьми. Кажется, договорились.

В тот вечер я работал допоздна. Где-то около 23 часов ко мне зашел мой помощник Кузнецов, а он хорошо знал Пати­ашвили, и сказал, что последний только что вышел от Лига­чева. Тут я встревожился и позвонил Горбачеву на дачу. Он воспринял информацию гораздо серьезнее, чем я, тут же связался с Шеварднадзе и попросил его передать митингую­щим личное послание Горбачева. Уже ближе к утру Михаил Сергеевич позвонил мне и с облегчением сообщил, что в Тбилиси все пришло в норму.

Живет в памяти и другой эпизод. В феврале 1989 года я проводил в Грузии отпуск и был свободен как птица. Поехал в город Телави. И вдруг телефонный звонок Патиашвили. Он сказал, что на главной площади города собирается толпа, уже начались антиправительственные выступления, что он обду­мывает вопрос о возможности применения крайних мер. Я посоветовал Джумберу, который, как я понял, склонен по характеру к панике, пойти на площадь и поговорить с людь­ми. Позвонил в Тбилиси

своему помощнику Валерию Кузне­цову, а также гостившему в Грузии Евгению Примакову, рас­сказал им о разговоре с Патиашвили и попросил съездить на площадь и посмотреть, что там делается на самом деле. Ми­нут через сорок они сообщили, что ничего не происходит. Воскресенье, ходят родители с детьми. Около памятника о чем-то спорят с десяток человек. Вот и все. Я позвонил Пати­ашвили, но его не оказалось на месте. Однако буквально че­рез минуту министр внутренних дел с некоторой иронией сообщил мне, что произошло «информационное недоразуме­ние», на площади все в порядке.

Мои сомнения относительно грузинской комиссии обо­стрил Михаил Полторанин. Он подошел ко мне и сказал: «Мой дружеский совет: не лезь в это дело. Там много темно­го, концы с концами не сходятся». Вот с этими смутными на­строениями я вечером позвонил Горбачеву на дачу. Сказал ему, что предпочел бы возглавить Комиссию по совет- ско-германскому договору, поскольку я по специальности историк. Михаил Сергеевич долго колебался, но все же ска­зал: «Подумаем».

По предложению эстонца Липпмаа разгорелись горячие прения. Было ясно, что у значительной части депутатов нет ни малейшего желания обсуждать проблему Прибалтики. Основной упор оппоненты делали на то, что оригинал сек­ретных протоколов отсутствует. Пришлось выступить и Гор­бачеву, который заявил, что они с Шеварднадзе пытались найти подлинники протоколов, но их нигде не оказалось. Оба, как потом выяснилось, лукавили. Хотя причины лукав­ства с точки зрения здравого смысла отыскать невозможно. Для меня это остается загадкой до сих пор.

В конце своего второго выступления Липпмаа предложил включить в состав комиссии меня в качестве председателя, что было встречено аплодисментами. Началась работа — нуд­ная и тяжелая. Собрали сотни и сотни документов — прямых и косвенных. К работе подключили советские посольства в ФРГ, Англии, Франции, США. Проштудировали десятки книг, особенно на немецком языке. Все эти документы и материа­лы рассылались членам комиссии. Заседания проходили очень бурно. Рабочим координатором комиссии был Валентин Фалин — человек высокой эрудиции. Своей рассудительно­стью он помогал создавать рабочую обстановку. Активную роль играли Г. Арбатов, Ю. Афанасьев, В. Коротич, Алексий II,

Ч. Айтматов, Л. Арутюнян, А. Казанник, И. Друцэ, В. Шинка- рук. Вполне понятно, что представители Прибалтийских рес­публик занимали остро радикальную позицию, но скорее по формулировкам документа, а не по существу.

Однажды я дал почитать Горбачеву проект моего доклада. Ему все это не понравилось. Но в процессе разговора воз­никла идея о предварительном интервью газете «Правда» с тем, чтобы подготовить общественное мнение по этому дале­ко не простому вопросу. Были подготовлены как вопросы, так и ответы. Горбачев отдыхал на юге. Через два-три дня мне позвонил Черняев и сказал, что интервью одобрено, можно печатать. Представители Прибалтики критически от­неслись к некоторым положениям интервью, считая, что они не полностью отражают суть проблемы, поскольку недоста­точно радикальны.

В сущности, со многими замечаниями и требованиями прибалтов можно было согласиться, но я-то знал, что реше­ния обвинительного характера в адрес СССР съезд все равно не примет. Споры были горячими. В интересах дела я вы­нужден был заявить на комиссии, что выйду на трибуну и скажу, что выражаю мнение только части комиссии. Попро­шу создать новую комиссию без моего участия. Сказал так­же, что члены комиссии могут выступить со своими вариан­тами доклада и решения. Тут я поддержки не нашел, решили, что выступать надо мне и от имени всей комиссии.

Последний вариант своего доклада я никому не показы­вал — ни Горбачеву, ни членам Политбюро, ни членам ко­миссии. За день до выступления ко мне подошел Анатолий Ковалев — первый заместитель министра иностранных дел СССР. Большая умница и высокой порядочности человек. Он сказал, что нашел акт передачи текста секретных прото­колов из одного подразделения МИД в другое. Я обрадовал­ся и хотел сразу же вставить его в мой доклад. Но, пораз­мыслив, решил оставить этот «последний патрон» про запас.