Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

Как потом выяснилось, статья родилась из письма, кото­рое Андреева и ее муж Клюшин направили в ЦК. В Ленин­град поехал заведующий отделом науки газеты «Советская Россия» с тем, чтобы вместе с авторами превратить письмо в статью. Никого не смутило, что Андреева и ее супруг исклю­чались ранее из партии за анонимки и клевету. КПК при ЦК восстановил их в партии под нажимом КГБ. Статья верну­лась в секретариат Лигачева, а затем, после доработки, была напечатана.

Горбачев возвратился из Югославии в те же дни, что и я. Он с ходу понял, что статья направлена против него, являет­ся провокацией и требует обсуждения. Политбюро по этому вопросу заседало два дня. Вступительное слово Горбачева было резким, он назвал статью «платформой антиперестрой­ки». Горбачев настоятельно

потребовал, чтобы каждый член ПБ определил свое отношение к статье.

Вводную информацию было поручено сделать мне. В сво­ем выступлении я говорил о том, что в номенклатурной сре­де усиливается противодействие общественным преобразо­ваниям. Особенно заметно ортодоксальное направление. Оно питается интересами и убеждениями тех, кто усматри­вает в Перестройке угрозу собственным интересам. Догма­тическая атака идет от инерции сознания и многолетних привычек. Особенно крикливо левое фразерство. Оно про­питано революционаризмом, национализмом и шовинизмом. Яростным нападкам подвергаются средства массовой инфор­мации. Идет ожесточенная борьба за то, чтобы руководить отсюда, из цк, каждой газетой, каждой программой телеви­дения и радио. Ожесточилась борьба в среде интеллигенции, в сфере науки и культуры. Нельзя создавать новое поколе­ние диссидентов, тем более на пустом месте, исходя из одних только амбиций, симпатий или антипатий. В Политбюро дол­жно восторжествовать хлеборобское терпение в выращива­нии урожая, а не практика браконьерских набегов за легкой добычей. В заключение своей информации сказал, что статья в «Советской России» является идеологической программой реванша. Но беда даже не в ней самой, а в том внимании, которое было искусственно приковано к этой статье. Прико­вано партийным аппаратом, в том числе аппаратом ЦК.

В прениях никто не возражал против оценок Горбачева и моих. Но поддерживали с разной степенью искренности. Резко против статьи выступили Рыжков, Медведев. Осталь­ные говорили вяло, неохотно, иногда по схеме «с одной сто­роны, с другой стороны». Лигачев отделался несколькими малозначащими фразами, отрицал, что статья Андреевой го­товилась в его секретариате. Занятной была перепалка меж­ду мной и Виктором Никоновым — членом Политбюро по селу. Статья в «Советской России» ему понравилась, однако он вынужден был сказать, что согласен с оценками других товарищей. Но тут же переключился на меня, заявив, что я «подраспустил» печать, а потому публикуются и более вред­ные статьи, чем статья Андреевой. «Вредными» он считал те материалы, в которых критикуется партийный аппарат и навязываются «чуждые социализму идеи». Он долго говорил на эту тему, повторяя всякие банальности того времени.

Я не выдержал и предложил ему поменяться сферами от­ветственности.

— Поскольку у тебя, Виктор Петрович, с сельским хозяй­ством все в порядке, полки магазинов завалены продуктами, получаем большие доходы от экспорта хлеба, то давай зай­мись идеологией и приведи ее в такой же образцовый поря­док, как и сельское хозяйство. А я займусь уже налаженным тобой делом.

Спору не дал разгореться Горбачев:

— Хватит вам ерундой заниматься!

Но тут же спросил:

— А все-таки, товарищ Никонов, как вы относитесь к статье ?

Никонов что-то пробурчал, но я уже не помню, что именно.

Вскоре после этого заседания была опубликована редак­ционная статья в «Правде» под заголовком «Принципы пере­стройки: революционность мышления и действий» (5 апреля 1988). Я возглавлял подготовку этой статьи. Перед публика­цией послал статью Горбачеву. Генсек одобрил. Но уже пос­ле этого я вставил в статью абзац о национализме и шови­низме. Наутро позвонил Горбачев и сердитым тоном спро­сил:

— Откуда появился этот абзац, я его вчера не видел. На­верно, Черняев вписал. Я вижу, это его штучки.

Мне пришлось сказать, что Черняев тут ни при чем.

— Не надо было этого делать!

С Анатолием Черняевым в то время мы работали душа в душу. Умный, образованный человек. С ним можно было по­делиться любыми сомнениями, предложениями. И найти по­нимание. Кроме всего прочего, нас объединяло единомыслие по

многим принципиальным вопросам. Как-то я получил от него письмо, которое, честно говоря, растрогало меня. Вот оно:

«Я часто задумываюсь над феноменом Яковлева. Вчера и сегодня собирал мысли на этот счет. И вот к чему пришел.

Этот человек сделал сам себя — при самых неблагопри­ятных условиях на протяжении всей жизни. И стал не толь­ко значительным для своего времени, но и выработал в себе качества, которым предстоит стать типичными, если чело­вечество хочет сохраниться. Именно поэтому он оказался в центре событий на переходе эпох от цивилизованного вар­варства к гуманизму.

Есть, конечно, люди, которым наплевать, что о них дума­ют. Если они способные или, не дай Бог, случай возносит их — такие опасны. Если они посредственность — остают­ся в ничтожестве. Тот, кто растит себя для людей, не мо­жет быть безразличным к тому, как к нему относятся, даже если относятся плохо. В русском народе из глубины идет: «А что люди скажут!». Это, увы, источник уравнительской психологии, но одновременно и императив совести, по кото­рому и «выстроила» свой крестный путь русская интелли­генция.

Под этим знаком ты и «делал» себя — для людей: облаго­раживал природный ум, набирал образованность (теперь, по нашим временам, редкую), огранивал цельность и нравствен­ную дисциплину характера, обнажал нервы-рецепторы, чтоб раньше других и больше чувствовать, что происходит в на­роде и обществе. А обобщающим началом этих мучительных трудов над собой была и есть совесть.

Поэтому столь незауряден и обаятелен твой облик чело­века и политика, которого уважают (или вынуждены ува­жать) все и любят миллионы. 2 декабря 1991 года».

В одной из своих поздних книг Черняев пишет обо мне с раздражением, правда не только обо мне. Я так и не понял, что с ним случилось. Может быть, и я допустил какую-то не­ловкость. Впрочем, не буду гадать. Несмотря ни на что, про­должаю считать, что Анатолий Черняев — один из тех совре­менников Реформации России, который внес неоценимый вклад в разработку важнейших международных и внутрипо­литических концепций перехода общества в новое качество.

Итак, публикацией статьи в «Правде» закончился «малый мятеж» против Перестройки. В этой атмосфере начала выри­совываться своеобразная идеология, которую я бы назвал «социалистическим атеизмом». Она уходила от марксист­ско-ленинской догматической неорелигии, как бы возвра­щаясь к социалистической идее в ее изначальном, первород­ном смысле. Идейно-политический багаж «социалистическо­го атеизма» еще только начинал складываться. Подобный «атеизм» требовал знаний, профессионализма, эффектив­ности управления, не отдавая при этом предпочтения апри­ори ни авторитарным, ни демократическим его формам са­мим по себе. Он понимал неизбежность перехода к рынку, но был готов выслушивать и иные варианты, пытался поста­вить общественное сознание на рельсы реалистических оце­нок действительности. Иными словами, формировалась база для организационного оформления социал-демократическо- го движения.

Наиболее существенной частью Перестройки, изменив­шей саму сущность общественной жизни, является переход к парламентаризму. Членов Политбюро, секретарей ЦК, местных секретарей особенно волновал вопрос, как лучше избираться в парламент, чтобы сохранить свое положение.

Большинство высказывалось за квоты для общественных ор­ганизаций. Михаил Горбачев долго колебался. Однажды у меня состоялся с ним долгий ночной разговор на эту тему. Он вслух взвешивал аргументы в пользу различных вариан­тов. Я предлагал, чтобы все члены Политбюро пошли на аль­тернативные выборы по округам. Он сказал, что провал на выборах любого члена ПБ не будет заслуженным, ведь все они голосовали за Перестройку и публично поддержали ее.