Супердвое. Версия Шееля
Шрифт:
Я первым предложил освободить генерал–полковника Фромма – пусть он либо подтвердит, либо отменит приказы вконец разбушевавшихся Ольбрихта и Штауфенберга. Никому из нас не хотелось быть обвиненным в пособничестве преступникам. Пример майора Ремера, который после разговора с фюрером в одночасье стал полковником наглядно продемонстрировал, что могло нас ждать, промедли мы еще пару часов.
Мы толпой бросились на третий этаж, ворвались в кабинет Фромма, где застали всю эту шайку: Ольбрихта, Вартенбурга, Герстенмайера. Штауфенберга, а его подручного Хефтена обстреляли в коридоре. Бросившегося спасаться Гёпнера схватили на лестнице. Где-то после 23.00 по приговору тут же созданного военного трибунала Ольбрихт, Штауфенберга и еще двое осужденных были расстреляны во дворе министерства…»
Глава 2
Из воспоминаний Алекса–Еско фон Шееля, надиктованных на видеокамеру:
« …около пяти утра мне наконец удалось добраться до квартиры в Моабите, где укрывался Первый. Убежище было надежное, тем более, что этот адрес был передан мне из Москвы и я лично зарегистрировался у блокляйтера.
Первый всегда был отчаянным парнем. На отдых он не дал мне и минуты – заявил, железо следует ковать, пока оно горячо. Наступил решительный момент, его нельзя упустить.
– … воззвание с головой утопит Штромбаха. Не думаю, чтобы он где-то зафиксировал его, иначе как бы он мог шантажировать меня. Он созрел для вербовки. В абвере сейчас начнется такая свистопляска, что только держись! Если мы упустим момент и Артист сумеет выкрутиться, достать его будет нелегко. Сегодня или завтра он пойдет на все, даже поставить подпись на собственном смертном приговоре, если ему будет обещана отсрочка, а уж о сотрудничестве, да еще за деньги, говорить нечего!..
— Легче сказать, чем сделать, – с трудом выговорил я.
— Это я беру на себя. Твоя задача – обеспечить алиби, пока я буду заниматься Штромбахом…»
« … – надо отыскать что-то, достойное нас двоих. Убойное наповал. Одним ходом в дамки! Чтобы этот мастер плаща и кинжала даже пикнуть не мог. Ты не спи, прикидывай. Давай, давай…»
« …теперь, когда я слышу от приезжих русских «давай, давай», я сразу вспоминаю Толика. Мне становится грустно. Я впадаю в меланхолию. Внутри начинает трепетать…»
« …убойный ход мы придумали вместе. Сразу, на одном дыхании.
Один только начал, другой подхватил.
— Ты должен повида…
— Майендорф!!
— Верно!!! Ты должен связать его разговором…
— Но как это сделать? Лучший способ…
— Точно!!! Пообещай ему, что готов сообщить что-то очень важное насчет заговора. Он вцепится в тебя, как в родную маму…
— Причем здесь мама?
— Так говорят в Одессе. Не отвлекайся! Позабудь о своем хладном германском разуме. Встреча с Майендорфом будет лучшим алиби из всех алиби в мире. Звони немедленно.
— Куда?!
— Куда хочешь! Звони Магди. Порадуй ее, что сумел сохранить верность фюреру.
— То-то она обрадуется, услышав эту новость в пять утра.
— Ты считаешь, она спит? Ты плохо знаешь свою девушку, Леха. Она волнуется о тебе, об отце. Позвони хотя бы ради того, чтобы успокоить ее. Какие же вы, немцы, грубый неотесанный народ!
« …странно, Магди очень обрадовалась моему звонку. Она призналась, что не знала, что и думать. Я поинтересовался насчет отца.
— Он только что звонил со службы. Я не могу сообщить номер его телефона. Даже тебе. Папа запретил давать его кому бы то ни было.
Толик поднял большой палец и тихо, шепотом, восхитился.
— Вот это я понимаю. Настоящая арийка.
Я показал ему кулак.
— Тогда ты сама позвони ему и передай мою просьбу. Мне необходимо как можно скорее встретиться с ним. Крайне необходимо! Я перезвоню.
— Хорошо.
Когда я перезвонил, Магди смущенно сообщила, что сегодня никак не получится.
— Он сказал, разве что завтра, – и положил трубку.
Толик решительно заявил.
— Завтра будет поздно. Почему он отказался? Твое мнение?
Я пожал плечами.
— Много дел. Сейчас наверное у них на Принц–Альбрехштрассе вовсю комплектуют следовательские бригады, группы захвата, расстрельные команды.
— И что? В чем причина отказа? Ты, немец, и не можешь раскусить немецкого генерала?
— Не генерала – группенфюре… Он опаса…
— Точно! Мало ли, как ты вел себя в эти часы! Ему совсем не нужен жених–предатель. Звони Магди. Требуй, умоляй, настаивай, грози, пугай.
— Ты жестокий человек, Закруткин. Что будет с моими соотечественниками, когда они попадут в твои руки или в руки таких, как ты!
— Хорошо будет. По крайней мере, мы не будем сжигать деревни и швырять в огонь детей. Звони!!
Что мне оставалось делать? Кто мог бы устоять перед напором этого озверевшего большевика!
Оказалось, Магди не надо было долго втолковывать, она тут же перезвонила отцу.
Майендорф, услышав, что я присутствовал при расстреле Ольбрихта и Штауфенберга, «этих грязных изменников, предавших фюрера и родину», назначил мне на десять часов утра у себя на Бенигсенштрассе. Ему, мол, надо будет заглянуть домой.
Теперь пришел мой черед позлорадствовать.
— Я свою работу сделал, теперь ты «давай, давай»! Попробуй выкурить Штромбаха из норки. Этот мастер плаща и кинжала, наверное, нос побоится высунуть.
— За меня не беспокойся, – Толик жестом показал, что у него все схвачено. – Пока ты и твои камрады играли на улицах Берлина эту нацистскую оперетку, я глаз с него не сводил. Наблюдение вел скрытно, но умело, чтобы Артист не сомневался – я держу его на поводке. Он сейчас скрывается у себя, на Агамемнонштрассе.