Супердвое. Версия Шееля
Шрифт:
Это заблуждение.
Высшая сила или Люцифер низвергнутый, может быть только в единственном числе. Он – Вождь мира (F"uhrer der Welt), его цель – пасти народы, в его силах опрокинуть всех, кто отважится посягнуть на рейх. Пробьет наш час, и без пяти двенадцать огненная длань Сына света (Sohn des Lichts) сокрушит наших врагов.
— Ты сумасшедший, Франц?
Ротте не смог скрыть удовлетворение и принялся активно вытирать загривок. Для него было наслаждением просветить испорченного славянским воспитанием арийского миллионера, вернуть его на путь истины. Впрочем, каждому из нас приятно дурачить других.
— Я ждал этого вопроса. Я рад, Алекс, что ты задал его. Мне нравится твое большевистское прямодушие, иначе я заподозрил бы, что имею дело с коварным лицемером, скользким, как жаба, и ядовитым, как змея. Нет, Алекс, я не сумасшедший. Готов согласиться, мой пафос может выглядеть напыщенно, но когда ты воочию встречаешься с целью своих поисков, когда получаешь возможность вступить в контакт с неощутимой, но, тем не менее, самой могущественной силой на земле, ты так или иначе должен будешь поверить своим глазам.
Я веду речь о некоей физической сущности – подчеркиваю, физической! – владеющей миром и в частности, нашей планетой. Всякого рода христиане, моралисты и унтерменши страшатся ее. Так, устами Ницше, говорил Заратустра! Столкнувшись со всякой недоступной их пониманию тайной, они испытывают ужас. Только подлинные, кровь от крови, арийцы способны смело взглянуть тайне в глаза, подружиться с ней. Этим, я, в общем, и занимаюсь.
— Это программа «Аненэрбе»?
Боров вздохнул.
— В какой-то мере. К сожалению, моя лаборатория существует полуофициально. Тому есть серьезные причины. Наши поиски слишком опасны и непредсказуемы, чтобы Зиверс* (сноска: Зиверс Вольфрам (1905–1948) – генеральный секретарь Аненербе с 1935 г., оберфюрер СС, заместитель председателя управляющего совета директоров Научно–исследовательского совета рейха.) взял нас под свое крыло. Я действую на свой страх и риск, конечно, под негласным покровительством господина Майендорфа и самого рейхсфюрера, но об этом не стоит распространяться.
Наступила тишина.
Боров долго остывал после такого продолжительного монолога. Я не мешал ему и с бешеной скоростью прокручивал в уме вопросы, на которые надо было обязательно получить ответ.
Пусть Ротте выскажется.
Пусть его послушает его мой визави, укрывшийся в шкафу.
Пусть Крайзе запишет ответы борова.
Я первым нарушил тишину.
— Это серьезный разговор, Франц. Ты убедил меня, что занимаешься важным делом, однако непонятно, почему ты сам не можешь выудить у Хаусхофера необходимые тебе материалы? Насколько мне известно, ты защитил у него диссертацию.
— К сожалению, наши дороги разошлись. Мы крупно повздорили. Профессор почему-то решил, если он когда-то помог мне, то может считать меня своим преданным учеником. Я предан рейху, а не отдельному человеку, и эту границу никому не позволено переступать. Это размолвка связана с Гессом, тот был его верным последователем, но не будем развивать эту тему. При встрече с Хаусхофером пустишь слезу. Ты лучше других подходишь для этой цели. Профессор сентиментален. Можешь предложить ему выбор – свобода в обмен на письма. Можешь сыграть в оппозиционность режиму…
— Ни за что!! – воскликнул я.
Ротте хмыкнул.
— Не беспокойся. В этом деле замешаны такие высокие особы, что никому в голову не придет заинтересоваться твоей мнимой оппозиционностью.
— Майендорф в курсе?
— Это его идея привлечь тебя. Рейхсминистр, как говорят Советы, дал добро. Пора налаживать более тесные контакты между «Аненэрбе» и вермахтом.
После короткой паузы Ротте открыл карты.
— Несколько дней назад рейхсфюрер, докладывая о ходе следствия по делу июльских заговорщиков, упомянул о Хаусхофере – мол, этот выживший из ума профессор до сих пор ведет переписку с завзятым предателем Рудольфом Гессом. Фюрер своей гениальной мыслью сразу проник в самую суть. Он заявил, Рудольф не предатель… он никогда не изменил бы мне… этой перепиской следует обязательно заняться… может, мы что-то упустили в смысле возможности перемирия на западе… Рудольф даже в английском плену не станет терять времени даром. Возможно, он посылает нам сигналы? Возможно, англичане опомнились и перед лицом большевистского потопа пытаются возобновить прерванные переговоры? Цензурные копии не могут вскрыть тайный смысл…
Одним словом, рейхсфюрер поставил задачу добыть эти письма, причем, сделать это надо деликатно, не привлекая внимания врагов рейха.
Ты вступил в большую игру, Алекс. Имей в виду, это большая ответственность, но только в этом случае перед тобой откроются невиданные перспективы, по сравнению с которыми твои потуги подключиться к какому-нибудь выгодному дельцу, выглядят мелковато. Прозит!
— Прозт!..
Появившийся на мониторе Анатолий Закруткин продолжил:
« …ближе к полуночи Алекс и Ротте отправились на вокзал. Отвез их Густав Крайзе. Он настолько ловко управлялся с рулем, что заслужил похвалу штурмбанфюрера.
— Ты ловкий парень, Густав. Я полагаю, мы с тобой сработаемся.
Как только Густав вернулся, мы закрылись с ним в комнате Алекса. Для начала несколько раз прокрутили пленку.
— Не страшно? – спросил я Густава. – Смотри, как бы Люцифер тебе пятки не откусил.
— Господин Первый, кто только не кусал меня за пятки – и ничего, выжил.
— Густав, тебе не кажется, что мы разворошили осиное гнездо?
– …и заодно сунули руки в банку со скорпионами.
— Надо как следует потрясти Штромбаха. Говорят, есть такая штука, которую можно подключить к телефону…
— Если вы, господин Первый, обеспечите мне доступ в его квартиру, можно не только прослушивать разговоры, но и записывать их на специальный аппарат.
— А как насчет Ротте, Густав?»
Глава 4
Из воспоминаний Н. М. Трущева.
« …полученные на Лубянке копии писем Гесса, отправленные Хаусхоферу из английского плена, были немедленно доставлены Петробычу.
Я никак не мог взять в толк, по какой причине такая фигура как Сталин по–прежнему делает ставку на этого фашиствующего в английском плену мракобеса. Если попытка обладавшего «гениальной мыслью» Гитлера обнаружить в этих строчках надежду на спасение была понятна – в его положении схватишься за любую соломинку! – пристальный интерес Петробыча вызывал недоумение.