Супермодель в лучах смерти
Шрифт:
Улыбнувшись мертвой мстительной улыбкой, она, пользуясь тем, что мужчины погрязли в своем разговоре, придвинулась к Любе и прошипела:
— Запомни, падла, я тебя сгною. Графа вернуть мне ничего не стоит. Но ты у меня попляшешь. Тебе всю морду зальют серной кислотой. Я прикажу Маркелову, он тебя из-под земли достанет! Ишь, разинула рот, графьев ей подавай… шоферюги, вот под кого с твоей мордой ложиться надо.
Люба сжалась, словно испугавшись, что Татьяна именно сейчас возьмет бокал и обольет ей лицо кислотой. Но та отодвинулась и заявила:
— Все! Я не хочу сидеть за одним столом с этой малолетней проституткой! Пусть она убирается! Вон отсюда!
Мужчины с удивлением посмотрели на Любу, у которой от возмущения потекли слезы. Леонтович, зная непредсказуемый характер Татьяны, постарался ее обнять, но она отбросила его руки.
— Танечка, рыбонька! — взмолился Кабанюк. — Утихомирься.
— Какая я тебе Танечка? Ты откуда такой жлоб взялся?
Круглое лиловое лицо главы администрации вытянулось.
— Це шо? Про меня?
— Нет, про твоего дядьку! — огрызнулась Татьяна, даже не глядя в его сторону.
— Так ты еще и дядьку, героя войны, оскорблять? — взвыл Кабанюк и так грохнул кулаком по столу, что посуда полетела на пол.
На Татьяну это подействовало как приглашение к скандалу. Она вскочила, схватила чашу с остатками салата и со всей силы бросила ее на каменный пол.
Сидевшие за соседними столиками немногочисленные посетители притихли. А официант тут же принес целую стопку пустых керамических тарелок и поставил перед Татьяной.
Она, не задумываясь, схватила одну из них и набросилась на растерявшуюся Любу с криком:
— Я тебе морду разукрашу! — и, действительно, ударила ее тарелкой по голове.
Леонтович набросился на распоясавшуюся артистку сзади и прижал ей руки к туловищу. Кабанюк подбежал к Любе и укрыл ее в своих объятиях. Наступила тишина. Подошел официант и, извиняясь перед всеми, развел руками:
— Русские…
— Да пошел ты… — грязно выругалась Татьяна и хотела вдобавок плюнуть в грека. Но тот быстро исчез.
Леонтович еле усадил ее на стул. Татьяна немного успокоилась, но продолжала угрожать. Причем угрозы, адресованные Любе, высказывала шоумену.
— Ты передай этой малолетке, лучше ей в Россию не возвращаться… Там ее ждут одни неприятности. Уж я позабочусь. Ты же знаешь, как меня любят менты? Один звонок в МВД, и ею займутся по-настоящему. Следующей заграницей для нее будут монгольские степи!
Кабанюк гладил Любу по голове и успокаивал.
— Ничего, ничего… не обращай внимания. Она же артистка, раньше их даже на кладбище батюшка запрещал хоронить. Только под забором. Мудрые были батюшки.
Люба плакала и проклинала тот день, когда согласилась участвовать в этом дурацком конкурсе.
Татьяна окончательно успокоилась, взяла свою сумочку, проверила документы, встала и пошла вниз по лестнице. Леонтович, извинившись, побежал за ней.
— Ото нам двоим и лучше, — обрадовался Кабанюк.
Хозяин, воспользовавшись затишьем, положил на стол счет.
Кабанюк достал из кармана пачку долларов и знаками попросил его отсчитать, сколько нужно.
— Они же вас обманут, — предупредила Люба.
— А для чего ж я сюда приехал? — резонно заметил он.
С первыми лучами солнца погасли прожектора, освещавшие Парфенон. Кабанюк, поддерживая Любу, спустился с нею вниз, и наугад они вышли на улицу, по которой проезжали редкие машины.
— Вот и погуляли в Европе, — беззлобно сказал он и добавил: — Почти, как у нас.
— Нет. У нас лучше, — уверенно возразила Люба.
Первое же пустое такси остановилось возле них, и таксист, внимательно осмотрев Кабанюка, на чистом русском языке спросил:
— Куда ехать?
— На корабль, милый. На корабль, — без всякого удивления ответил тот, очевидно, забыв, что находится в чужой стране.
Не успели они разговориться с таксистом, как въехали в просыпавшийся Пирей.
Глава двадцатая
Весеннее утреннее небо над Афинами — звеняще-прозрачное и где-то далеко-далеко в бескрайней высоте девственно-голубое — убеждало собравшихся на нижней палубе пассажиров, что только под ним и могла возникнуть человеческая цивилизация. Белоснежный лайнер сверкал чистотой и пестрел многочисленными флагами и флажками, весело развивавшимися на легком ветру.
Внизу у трапа готовились к торжественной встрече. Огромное количество журналистов, фото- и телекорреспондентов и операторов из многих ведущих телекомпаний Европы стремились как можно удобнее устроиться у деревянного подиума, специально сооруженного для ожидаемой церемонии.
Под приветственные возгласы толпы из черного «мерседеса» вышел высокий элегантный мужчина с мушкетерскими усиками — мэр Афин. Тот самый, с которым Маркелов познакомился на приеме у Апостолоса, когда Антигони свалилась в бассейн с лебедями. За мэром важно появились чиновники различных рангов. Все они были в официальных костюмах.
Эстрадный оркестр, развлекавший публику во время плавания, уже устроился возле подиума, и музыканты ждали сигнала к началу парадного выхода девушек, участниц конкурса супермоделей.
У трапа в карэ выстроились добродушные молодые парни-полицейские. Больше других в эту минуту нервничал Леонтович, отвечавший за режиссуру открытия. Он махнул рукой, и оркестр грянул «Калинку». Под эту мелодию по трапу осторожно и по возможности грациозно стали спускаться девушки-конкурсантки. Несмотря на утреннюю прохладу, на них были легкие, шелковые, воздушные наряды фиолетовых, розовых и золотистых оттенков.