Супермодель в лучах смерти
Шрифт:
Короче, при самой дорогостоящей и умелой рекламе нельзя было добиться большего эффекта, нежели это удалось благодаря действиям Воркуты и его противников.
Апостолос шатался по кают-компании, топтался на месте, кусал нижнюю губу и энергично потирал руки. Он находился в приподнятом настроении.
Маркелов, наоборот, становился мрачнее с каждой милей, приближавшей их к Пирею.
Янис и Лавр старались не попадаться на глаза обоим. Каждый чувствовал себя посрамленным после задержания Воркуты «карточным шулером»
Павел старался не выходить из своей каюты. Его мучил кашель. Судовой врач господин Ставрос ежедневно хлопотал возле него и сумел предотвратить воспаление легких. В остальное время у постели дремавшего графа сидела Люба. Она совсем забросила конкурсную программу, но звание «мисс Очарование» уже прилипло к ней.
— Тебя, наверное, ищет Леонтович? — слабым голосом спросил Павел.
— И пусть! Я хочу быть с тобой, — возразила Люба, заранее зная его ответ.
— Это невозможно… — грустно и безнадежно подтвердил он.
Долгие часы своего полубредового состояния граф провел в мучительных раздумьях. В них было все: и месть Маркелову, и недоверие к Апостолосу, и противоречивые чувства к Татьяне. И только по отношению к Любе не возникало никаких эмоций. Она оказалась слишком проста. Не в плане воспитания, поведения, вкуса, а как юная женщина. Возможно, покочевав по постелям интересных мужчин, она сумеет усложнить свой внутренний мир. Но граф совсем не хотел, чтобы именно его постель стала ее стартовой площадкой. Объяснять все эти тонкости Любе он считал бессмысленным занятием. Только способствовать зарождению комплекса в ее душе. Поэтому на каждый ее новый неуклюжий заход он отвечал одно и то же:
— Это невозможно…
— Ну, почему? — заламывая руки, кричала Люба. — Я же вся принадлежу тебе. У меня нет никого ни здесь, ни в Ростове. Я не представляю себе, как буду жить, когда вернусь домой! Не отвергай меня… Я же не прошу, чтобы ты на мне женился, просто хочу быть рядом. Иначе погибну!
Разговоры по поводу «погибну» больше всего раздражали Павла. В них таилась некая угроза. Этим хорошо пугать родителей, учителей или тех, кто несет хоть какую-то ответственность. Но он не собирался брать ее на себя. Люба напоминала ему бездомного щенка, взятого из жалости попить горячего молока и решившего, что это уже навсегда.
— Паша, ты же не любишь эту артистку? Она, говорят, и с бандитом занималась этим самым…
Что он должен был ответить? По наблюдениям графа, почти каждая женщина, сталкиваясь с нежеланием мужчины уделить ей внимание, обязательно предполагает, что он любит другую. В таких случаях вступать в объяснения — значит оправдываться. Никогда не поймет Люба, что он устал. Что его душа, измордованная любовью к Татьяне, на неопределенное время потеряла способность отзываться даже на самые искренние чувства. Проще всего протянуть руку этой девчонке, прижать к себе, насладиться ее
— Возьми у меня деньги, пойди в бар, в дансинг, повеселись. На корабле полно молодых достойных ребят-бизнесменов. Они будут счастливы возможности ухаживать за тобой.
— Да? А в мое отсутствие к тебе придет эта артистка? — сквозь слезы возражала Люба.
И граф отворачивался к стене.
— Ладно, ладно. Потерпи, только приедем в Грецию, Яукраду все твои деньги и останусь там. Не веришь?
— Верю. Может, так будет лучше, — сказал он, понимая, что она берет его на детский испуг.
— А что? Ты выигрываешь потому, что я приношу тебе счастье! — не унималась она.
— Я начал выигрывать тогда, когда ты только родилась…
— Правильно! Как я родилась, так ты и стал выигрывать!
Люба наверняка довела бы их препирательства до настоящего скандала, если бы ей не помешал приход Леонтовича.
Он смущенно стоял возле постели графа, и длинные кончики его усов уныло висели, придавая лицу траурное выражение.
— Люба, иди на репетицию. Девочки возмущаются. Это с твоей стороны нечестно. Что бы ни случилось, ты обязана быть в команде.
Люба вскочила, схватила свои вещи, засунула их в сумку и молча выбежала из каюты. Павел мысленно поблагодарил Леонтовича, но вслух никак не отреагировал. Тот уселся в кресло и предложил:
— Немного коньяку для разговора нам не помешает?
— Пей, я не буду, антибиотики принимаю.
— Тебе легче, — вздохнул шоумен.
— Больному всегда легче, — согласился граф, — потому что все его мысли крутятся вокруг собственного здоровья, и остальное кажется вздором. Мы ведь не придаем значения только тому, что имеем.
— Вот почему ты так безразличен к этой девчонке, — кивнул головой Леонтович.
Павла слегка задело его замечание. Но шоумен выглядел таким потерянным и унылым, что грех было на него обижаться.
— Сам-то как? — спросил его Павел.
— Плохо. То есть, вокруг все хорошо. Конкурс удался. Все девчонки при спонсорах. Иностранки тоже не скучают. В Греции, надеюсь, произведем фурор, но разве дело в этом… все дни меня не покидает вина перед Ларисой. Почему я ее отпустил? Нужно было запереть в своей каюте, как ты эту девчонку…
— Она не девчонка. Такие, как Лариса, выбирают свой путь сами. Ты ничем не мог ей помочь. И не мучай себя.
Леонтович налил себе коньяку. Несколько капель упали на белую рубашку, пузырящуюся под напором живота. Вытащил из модного бежевого с узкими лацканами пиджака платок и аккуратно промокнул пятна. Потом выпил.
— Я хочу знать правду о Ларисе. Пойми, я имею на это право. Не как ее любовник. Между нами ничего не успело произойти.
А как человек, обреченный всю оставшуюся жизнь носить ее образ в себе.