Супермодель в лучах смерти
Шрифт:
— Иди, иди, занимай места. А мы подойдем, — напутствовал его артист.
Кабанюк поспешил в дансинг-холл. Павел и Егор, не сговариваясь, рассмеялись.
Постепенно народ заполнил бар. Крепкие мужики, поглазев на танцовщиц и оставив своих дам слушать Полину, потянулись по двое и по трое к водочным местам. У бармена-грека, впервые обслуживавшего русских пассажиров, глаза потихоньку делались квадратными. Проработав много лет на судне, он даже не представлял себе, что можно так пить. Каждый брал бутылку и через несколько минут подходил в компании с другом снова.
Сидеть с Егором стало совершенно невозможно. Каждый хотел с ним выпить, и поэтому пришлось быстро ретироваться вслед за Петром Кабанюком.
Дансинг-холл сотрясался от рока. Полина свое отпела и исчезла. А народ оттягивался под оркестр. Егор, подобно охотничьей собаке, выискивал Пию. Она стояла радом с Татьяной в окружении журналистов и давала интервью.
У Павла встречаться с Татьяной не было ни сил, ни желания. Он отстал от артиста и вышел на палубу.
Морской воздух, еще не пропитанный летним запахом водорослей, повеял на него стерильной, чуть горьковатой свежестью. Павел в это самое мгновение понял, что безумная непредсказуемая больная и страшная московская зима навсегда осталась за кормой. Он смотрел на синие полосы и синий крест греческого флага и радовался тому, что впереди его ждет добрая, веселая и мудрая в своем легкомыслии страна. Наверное, нужно просуществовать, как греки, много тысячелетий, чтобы понять — кроме самой жизни, нет никакой радости на земле. А в России жизнь ничего не значит и ничего не стоит.
Павел заканчивал школу КГБ, но в отличие от курсантов и там пребывал в особых условиях. Генерал Александров не хотел, чтобы общий режим и дисциплина засели в его подсознании. Он хотел сделать из Павла именно графского отпрыска. И сделал. Как истинный представитель старинного рода Павел оказался неприспособлен к реальной активной жизни. Он представлял собой искусственно выращенного гомункула. Виктор Андреевич вложил в него свою душу и те психологические комплексы, которые не дают человеку жить бездумно. Павел отлично стрелял, имел черный пояс карате, умел вращаться в высшем обществе Европы, говорил на трех языках и имел любовниц во всем мире. Но он был совершенно не готов к встрече с постсоветской страной. Он оказался слишком инфантильным для жесткой российской действительности. Поэтому приближение Европы действовало на него успокаивающе.
Павел ни разу не был женат. Он считал себя не вправе создавать настоящую семью. Эта невозможность воспитала в нем определенное отношение к женщинам. Они стали приложением к его жизни. Любой разрыв он объяснял себе давлением миссии, возложенной на него. Теперь все это осталось в прошлом. Выяснилось, что он способен любить беззаветно. Подвергаться любым унижениям и все прощать. Результат оказался плачевным. В маленьком баре, сидя в кожаном кресле, он распрощался с последней иллюзией.
К чему заставлять себя любить родину, если именно там ты чувствуешь себя несчастным? Павел устало поежился. Море, пожалуй, единственная природная стихия, приобщающая человека к вечности. С ним можно разговаривать, как с живым существом, чувствуя, что оно тебя слышит.
Пустота, возникшая в душе Павла, давила своей безысходностью. Ее нечем было заполнить. Удариться в загул, гульбу, запой, вспомнив нравы прокопьевских шахтеров, на это Павел был уже не способен. А по-европейски ничего не принимать слишком близко к сердцу не позволял неуемный славянский характер. Потому он стоял один, отстранившись от праздника музыкой, светом и криками, любуясь безразличным к его проблемам морем.
Вдруг из единственного темного места под высоко закрепленной шлюпкой раздался испуганный шепот:
— Паша.
Он вздрогнул и посмотрел в темноту, не понимая, послышалось ему или действительно кто-то зовет.
— Паша, подойди ко мне…
Он узнал голос Любы. Пошел на него и натолкнулся на ее вытянутую руку. Девушка моментально прижалась к нему и заплакала.
— Ой, Пашенька, как страшно. Сейчас начинается жеребьевка, а у меня ноги подкашиваются.
— Возьми себя в руки. Это же не первый твой конкурс, — без всякого сочувствия, скорее с досадой сказал Павел.
— Не то, не то, а совсем другое. Мне теперь не до конкурса. Я сейчас увидела убийцу…
— Какого убийцу?
— Ну ты даешь, я же тебе рассказывала про Ваню-Нахичевань. Его убили на моих глазах. Он убил, я его сейчас встретила… Паша, он и меня убьет… Он так посмотрел на меня… Пашенька, я боюсь! — она зарыдала с новой силой.
Павел не знал, как ее успокоить, и к тому же не верил ее подозрениям.
— Да перестань ты плакать! Тебе же на сцену. Послушай меня, я уверен, что ты обозналась. Не устраивай панику. Никто тебя на корабле не тронет.
Девушка отстранилась от него. В темноте видны были лишь ее перепуганные глаза.
— Ничего ты не понимаешь! Он тогда в меня стрелял, но что-то там заело. Я бросилась бежать, орала как сумасшедшая. Потом в ментовке описывала его внешность. Не пожалеет он меня… не пожалеет.
Павел гладил ее по плечу и чувствовал на своей руке горячие слезы.
— Не отходи от меня. При тебе он не тронет… — всхлипывая, молила девушка.
— Ладно, ладно, — согласился Павел. — Пошли, я тебя провожу до каюты. Нужно умыться и навести марафет. Ты же собралась выиграть на конкурсе.
Люба безропотно подчинилась ему. Они вошли внутрь и подошли к лифтам. Народ сразу обратил внимание на высокого статного графа и заплаканную девицу. За спиной послышалось характерное шушуканье.
Павел, ни на кого не обращал внимания, взял Любу за руку и повел вниз по крутой лестнице. В коридоре, ведшем к ее каюте, никого не было. Все веселились наверху.
Люба вставила ключ в замок, но побоялась входить. Павел вошел первым и включил свет. Ничего подозрительного не обнаружил, кроме поразительного бардака, устроенного девицами. На полу и кроватях валялось все — от косметики до колготок, шоколадок, недопитого ликера, плейера и каких-то рекламных фотографий.
— Я сейчас, — Люба бросилась наводить порядок.
— Перестань, не время. Иди умойся. Я постою в коридоре, — он вытащил из валявшейся пачки сигарету, закурил и вышел.
Ни единой души вокруг не было. Павел злился на себя за то, что вообще связался с этой девчонкой. Хотел поиграть в Санта-Клауса, а вместо этого превратился чуть ли не в няньку. Он и не вспоминал о потраченных деньгах. Готов был дать еще, лишь бы она забыла о нем. Но как эго сделать?
Люба долго копалась и вышла из каюты минут через пятнадцать.