Супермодель в лучах смерти
Шрифт:
— Я дал слово, — напомнил Павел.
— Посмотрим, — усмехнулся Воркута. — А чтобы слово твое затвердело, выдам твоих врагов. Ребята везли убивать тебя по приказу Лавра. Мне об этом Леха по случайности в казино разболтал. От него же я и про Лору-гестапо узнал. Крепко повезло тебе, что мы с Лехой в ту ночь в казино столкнулись… Про то помни всю жизнь.
Павел побледнел. Он не столько поразился признанию Воркуты, сколько был не готов к восприятию Маркелова как своего убийцы.
— Ты уверен? — спросил он. — Лавр сам без Маркелова не мог
— Как сказать. Я об Илье Сергеевиче много знаю. Он мужик скользкий. Никогда по прямой не ходит. Дорогу ты ему перешел. Это факт. А с чего они решили тебя замочить — тут мозговать и мозговать. Хотя, с другой стороны, кому ты нужен? Приревновал тебя к этой бляди… ну, как ее… артистке, и решил смахнуть, не глядя.
Воркута говорил спокойно, чувствовалось, что не скрывал своего недоумения, но и не делал никаких выводов. Сам факт покушения его не интересовал.
Павел достал из его пачки сигарету и нервно закурил. Если Воркута прав, значит, вся жизнь графа приобрела какой-то фарсовый оттенок. Он пьет и дружит со своими убийцами. А они, вроде пауков, знают, что из их паутины ему уже не выпутаться, и потому позволяют ради смеха потрепыхаться.
— А где Леха? — все еще отказывался верить Павел.
— Его уже нет. Маркеловская охрана застрелила.
— Остается верить тебе…
— Как знаешь, мне ведь по барабану. Я с Маркеловым сам подведу дебет-кредит. Но не вздумай его спугнуть. А то знаю я таких. Вцепишься ему в горло и себя же подведешь под пулю.
Павел затушил окурок. Встал и, потерев лоб, обратился к Воркуте:
— Дай мне время упорядочить мысли. Я тебя не видел. Люба будет под моим присмотром. Понадоблюсь, сам найдешь. И учти, Янис не случайно нервничает. Он либо знает, либо подозревает о какой-то угрозе.
— Не бери чужого в голову, — посоветовал на прощание Воркута, и Павел вышел из его каюты.
Он вернулся к себе, разделся, сел на постель и впал в какое-то полубредовое состояние. Уставший от пьяной бессонной ночи, массы дурацких событий и откровений, мозг отказывался ворочать мыслями. Видения обрушивались на Павла. Где-то рядом Маркелов, обнимая Татьяну, небрежно позволял графу Нессельроде еще немного пожить. А Лавр штопал свою сеть, чтобы в любой момент набросить на Павла и столкнуть его за борт.
Павел физически ощущал, как его голова ударяется о ступеньки лестницы, а внизу в баре его ждет Лора-гестапо с зажатыми в руке усами Леонтовича. И никуда Павлу не деться от этих монстров. Один лишь Янис способен позвать Апостолоса, чтобы тот спас Павла от мучений. Но миллионер перепутал его с артистом и считает графа любовником Пии. Напрасно Павел объясняет, что в постели его ждет Люба, Апостолос не верит, и мучения Павла не прекращаются.
Периодически Павел приходил в себя, вливал в пересохший рот минералку и снова погружался в кошмары. Ему не было страшно, а было невыносимо противно. В глубинах растревоженного сознания зарождалась мысль убить Татьяну и Маркелова. Войти в их спальню и разрядить
…А на корабле жизнь потихоньку возрождалась в своих привычных, но несколько помятых формах. Апостолос с раннего утра уже топтался в рулевой рубке. Он выглядел бодрым и прекрасно отдохнувшим человеком. Спал он вообще мало. Но раза три-четыре в месяц отрубался почти на сутки. И тогда его уже никто не мог разбудить. Пока же усталость еще не обременяла его огромный организм.
Рядом в инвалидной коляске сидел улыбающийся Лефтерис в капитанском кителе.
— Как тебе конкурсантки? — спросил Апостолос.
— Курицы. В мое время женщины возбуждали, а эти усыпляют.
— Положим, уснул ты от «Узо».
Лефтерис, продолжая улыбаться, решил немного пощекотать Апостолосу нервы и признался:
— Единственная девушка, от которой не клонит в сон, к сожалению или счастью, далеко отсюда.
— Имеешь в виду Антигони? Не мог отказать себе в удовольствии в чужих ранах поковыряться?
— Так коль о девушках заговорили… Не нравится, спрашивай о Пии. Ее, кстати, в каюту какой-то русский чуть ли не на себе тащил.
— Спасибо, дотащил, — не отреагировал Апостолос. Он смотрел на море, поеживавшееся от щекочущих его ласковых лучей утреннего солнца. — Ты прав, корсар. Антигони лучшая из существующих девушек. Она для меня насмешка судьбы. В то время, когда я решил, что взял в жизни все мне положенное и даже больше, появилось это хрупкое создание, и оказалось, что я несчастнее любого нищего неудачника. До нее я никому не завидовал, а теперь завидую каждому молодому красивому парню.
— О, когда-то ты был самым красивым греком!
— А… толку что? Мы с тобой два старых, потрепанных в битвах и штормах фрегата. А мимо нас проходят новые легкие каравеллы. И у их штурвалов стоят молодые капитаны.
— Это ты про графа Нессельроде? — с хитрой миной поинтересовался корсар.
— Он в том числе. Прекрасный парень. Вот такой когда-нибудь завладеет сердцем Антигони… И будет прав!
— Не накличь беду, адмирал. Душевные бури не всякий исполин выдерживает.
— У меня с Антигони все закончено. Она не простит. А я просить прощения не умею. И все-таки странно, что промелькнула она в конце моей жизни словно комета, обожгла своим хвостом, поиграла моим сердцем, отдала свое тепло и исчезла в бездне Вселенной.
— Ты продолжаешь ее любить, адмирал?
— Я продолжаю ее помнить, — Апостолос закурил гаванскую сигару и замолк.
Корсар, хорошо зная характер своего могучего друга, понял, что время шуток прошло и лучше не муссировать щекотливую тему. Он прикрыл глаза и замер со своей обычной безмятежной улыбкой.
Дежурный матрос доложил Апостолосу, что в кают-компании его ждут русские бизнесмены. Адмирал тряхнул головой, желая отогнать от себя налетевший рой воспоминаний, и поспешил вниз.