Суровая путина
Шрифт:
За жаркой суетой никто не заметил, как из-за камышей вынырнул каюк, бесшумно устремился к «Смелому». Аниська чуть не вскрикнул, когда увидел его.
Все кинулись к веслам, торопливо вдевая их в уключины, толкая друг друга.
Но в это время с каюка докатился знакомый мелкий смех, и ватага замерла от изумления.
— Хе… перепугались, греби вашу за ухо! Вот они где, хищники Области войска донского!
— Да это Шарап, будь он проклят, — облегченно вздохнул Илья. — С неба свалился, что ли?
Егор с досадой махнул рукой, обернулся к ватаге:
— Ребята, кончайте свое дело. Черти шпиона
Ватажники снова ухватились за черпаки. Емелька подогнал каюк, уцепившись багром за борт дуба, выпрямился.
— Хе… Бог на помощь, хлопцы! Счастливого облову [26] .
— Спасибочка, — насмешливо отозвались из дуба. — Откудова приплыл, Емельян Константинович?
Емелька молодцевато сдвинул шапчонку.
— Оттуда, откуда и вы. Завидал вот непорядок, подвернул упредить.
26
Облов — лов в заповедниках.
— Ты бы тише разговаривал, сват. Сам знаешь, — где гостюешь, — недружелюбно напомнил Егор.
— Хе… А кого бояться? Пустуют куты нонче. А ты, сваток, испоганил мне всю охоту. Не по-суседски делаешь. Не там сетки посыпал, сват. Не там…
— Да тебе чего? Кутов мало?
— Не об том речь. Облюбовал я тут мостину себе, а ты поспешил.
— Иди-ка ты, сват, не дуракуй, — угрюмо оборвал Егор и отвернулся.
— Постой, — позвал Емелька, — ты не гордись, подвинься с дубком под энтот бок, а? По совести прошу.
— Иди к чорту! — уже сердито ответил Егор. — Не приставай.
— Ты это сурьезно?
Егор отмахнулся:
— Вижу, тебе шутить захотелось, а мне не ко времени.
Емелька зловеще помолчал, хрипло кашлянув, отпихнулся от дуба.
— Ну, помни, сват! — погрозил он из темноты. — Как бы не пришлось тебе пощады просить.
Каюк бесшумно исчез за поворотом.
Все это произошло так быстро, что никто не мог понять, чего хотел Емелька, разговаривая с Егором.
— Видал лисовина? Так и хотелось бабайкой раскроить ему башку, — сказал Илья.
Не ответив, Егор скомандовал людям немедленно подгребаться к берегу. Аниське хотелось узнать, что думал отец о неожиданной встрече с опасным крутийским атаманом. Он прыгнул на корму, схватил Егора за руку. Крепкая отцовская рука дрожала.
— Иди, помогай. Не крутись зря! — сердито прикрикнул на сына Егор.
Спустя некоторое время, волокуша неуклюжей горой подымалась на корме, дуб ломился от перегруза. Подоспевший вовремя Пантелей Кобец принял в байду остаток улова.
Егор позвал Илью, Панфила и Аниську к себе на корму.
Пока гребцы размещались у весел, на корме состоялся короткий совет.
— Откуда он выскочил? Мне так и невдомек, — сказал Панфил.
— А чего тут не понимать? Вон за тем коленом дубяка его мотается, так и знай. А ежели Шарап гуляет вольно, то и пихра недалеко, — пояснил Егор.
— Что будем делать? — спросил Илья.
— Напрямик пробиваться. На Широкое, — подсказал Аниська.
Егор отрицательно покачал головой:
— Нет, сынок. Через Широкое нам не рука. Туда мы теперь как раз к солнышку поспеем. По-моему, кроме, как по ерику, по какому сюда ехали, нету нам дороги. Надо хоть сквозь пули, а к морю пробиваться. А там — прямая дорога на Чулек.
Егор бросил быстрый взгляд на звездное небо, повернул под ветер лицо, велел отгребаться.
Опасаясь столкновения с охраной, Егор не хотел отступать гирлами, несмотря на то, что путь этот был короче. За мысом шире раздвинулись камыши, и водная прямая тропа стала светлее. Впереди и, как казалось, совсем близко, низко над морем висел ясный малиновый огонь таганрогского портового маяка. Егор держал курс прямо на него.
«Смелый» плыл грузно, со стеклянным звоном рассекая волну. Позади тянулась на буксире Пантелеева байда. Мокрая бечева вяло прописала, окунаясь в воду. Гребцы не позволяли байде быть лишним грузом, гнали ее изо всех сил.
Аниська сидел за рулем. Встреча с Емелькой не выходила из его головы. Он тревожно озирался по сторонам. Молчаливые берега начинали пугать его, — казалось, каждую минуту из камышей полыхнет выстрел. И в самом деле, куда так быстро мог исчезнуть Шарапов, где спрятался со своим дубом? Зачем понадобилось ему осаждать отца нелепой просьбой потесниться в запретных водах?
Глухой плеск вывел Аниську из раздумья. Впереди на аспидно-сером фоне ерика шмыгала юркая продолговатая тень каюка. У берега маячила тень дуба. Аниська крепче сжал румпелек.
«Вот они где хозяйничают, карги…» — подумал он, стараясь разглядеть суетившихся на дубе людей.
— Ходу! Нажми, ребята! — скомандовал Егор.
Твердая, как сталь, бечева полуверстной шараповской волокуши царапнула днище «Смелого». Дуб прошел, над пересыпью, перерезав неохватный, невидный в темноте полукруг поплавковой цепи. Злобная сдавленная ругань понеслась вслед «Смелому». Что-то темное просвистело над головой Аниськи, с глухим звоном ударилось о доски. Аниська нащупал неподалеку, от себя железный шворень, невольно похолодел. Так вот с чем выезжала на облов шараповская ватага! Не против пихры, а против своих же братов-крутиев берег Емелька свое позорное, как у конокрадов, оружие. Трепеща, Аниська следил за буксиром, ожидая со стороны враждебной ватаги новой каверзы. Вдруг буксир натянулся, «Смелый» вздыбился, как внезапно сдержанный конь. Егор, ругаясь, вскочил на корму. Ему вторила яростная брань Пантелея, сердитое гроханье весел на байде.
— Зацепили, сатаны! Не обошлись-таки без драки, — вскрикнул Егор.
— Бросьте вы! — взревел Илья. — Пантюха, не сдавайся? Глуши прямо по башке!
— Бей хохлов! Круши хамов! — неслось в ответ с Емелькиного дуба.
С минуту барахтались на байде тени, слышался хряск весел, заменявших дубинки.
Аниська, тяжело дыша, давил руку Васьки, нетерпеливо тянулся глазами к байде.
— Побьют наших чигоманы… Вася, а?
Казалось, он готов был заплакать от досады, что не мог кинуться в драку защищать своих. Тягучий стон поплыл вдруг над ериком и, перейдя в короткий крик, оборвался. Позади стало тихо. Буксирная бечева повисла свободно. Вырвавшаяся из плена байда, хлюпая тупым носом, нагоняла своего вожака. У самой кормы «Смелого», вынырнув из пенных волн, покачивалась лохматая голова. Цепкие, похожие на землисто-черные корневища руки держались за смолистую плоскость руля, старались приподнять над водой худое, облипшее мокрой рубахой тело.