Суровая путина
Шрифт:
— Как же это… Беда-то какая… Ох, боже мой!
Андрей попятился назад и еще раз коротко охнул, вскочил на коня, — ускакал.
«Казачка» подвалила к берегу, когда все было убрано. Пустынно желтели голые песчаные бугры, зарумяненные светом полыхающей зари. Возле опрокинутого дуба стояли Аниська, Панфил и Васька. Ватага притаилась неподалеку в рыбном сарае, готовая броситься на охранников по первому зову Аниськи.
— В случае чего, бей камнем прямо в голову, — предупредил Аниська товарищей и потрогал
Крюков с четырьмя пихрецами подошел к дубу. Он уже понял, — дичь ускользнула, но все еще ощупывал берег злобными звероватыми глазами.
— Что за люди? — окликнул вахмистр.
— А тебе кого надобно? — отозвался Аниська.
Держа наперевес винтовку, Крюков придвинулся к Аниське, потом к Панфилу.
— А-а… — насмешливо протянул он. — Этих угадываю. Попадутся в другорядь — сналету отличу. Где же рыба, а?
— Ты, Крюков, должно, лунатиками захворал, — язвительно хмыкнул Панфил. — Какую рыбу тебе нужно? К прасолам наваливайся за рыбешкой.
— Тебе, может, и дуба нужно? — заикаясь, вмешался Аниська. — Так ты мало казаков захватил. Впятерых дуба с берега не сдвинешь.
Вахмистра будто толкнул кто в спину; выставив винтовку, он придвинулся к Аниське:
— Помолчи, хамлюга! Изуродую!
Аниська крикнул:
— Это тебе не запретное, где людей стрелять. Весь хутор одним винтом не перестреляешь.
Тяжело дыша, Крюков бессильно топтался вокруг дуба.
— Теперь убег ли, в другой раз не убежите. Всех в тюрьму законопачу. А ты, чернявый, не попадайся. Срасходую, — пообещал он Аниське.
— Да чего там! Заарестовать их и направить к атаману, — посоветовал Мигулин.
— Бери их, ребята!
Кордонники смело оцепили крутьков. Но в этот миг Аниська рванулся к вахмистру, с силой швырнул в него голыш. Только солдатская ловкость помогла вахмистру сохранить свою чубатую башку. Он пригнулся, и камень скользнул по плечу.
— Братцы, сюда! — крикнул Аниська.
Но охранники успели оттиснуть его от товарищей, толкая прикладами, повели к морю.
— Пристрелю, как собаку! — скрипя зубами, грозил Крюков и звякал затвором.
— Не пристрелишь! Мало тебе отца? Убивцы вы! Придет время — расквитаетесь за рыбальскую кровь! Мы вам припомним! — словно в беспамятстве выкрикивал Аниська.
От рыбного сарая, угрожающе гомоня, спешили люди. Слышался топот многих ног, по хутору от двора ко двору перебегали тревожные тени. Хутор, казалось, готовился к мятежу. Каждую минуту толпа рыбаков и их жен готова была хлынуть неудержимым потоком к берегу.
Почуяв опасность, заторопились кордонники к катеру. Эта торопливость помогла Аниське; шел он, упираясь, зарываясь босыми ногами в песок, и вдруг крутнулся волчком, головой ударил Мигулина в живот с такой силой, что тот опрокинулся навзничь с перехваченным дыханием. Аниська пустился бежать. Саженными прыжками отмахивал он взгористое расстояние к хутору. Навстречу ему, подбадривая криками, бежали люди. Бабы визжали так пронзительно, что их, наверное, слышно было в соседних хуторах. Десятки дружеских рук подхватили Аниську.
Пестрая живая стена надвигалась на пихрецов все ближе, грознее. Из толпы полетели камни, и это окончательно сломило боевое настроение вахмистра.
Выпустив жидкий залп в небо, кордонники стали отходить к морю. Провожаемые улюлюканьем, проклятиями, градом камней, отчаливали они от берега…
Под утро в окно прасольского дома ворвался нетерпеливый стук. Высланная во двор Даша вернулась бледная, напуганная, торопливо сообщила что-то прасолу.
Еле двигая ногами, Осип Васильевич вышел на крыльцо. Хмель еще не вышел из его головы. Пошатнувшись, прасол больно ударился ею о перила крыльца. Кто-то пугающе трезвый склонился над ним, дыша бодрящим запахом смолы и пота, помог встать.
— Это ты, Андрюшка? — спросил прасол, узнав Семенцова.
— Беда, Осип Васильевич! Скорей одевайтесь!
— Что? Что такое? Пожар? — сразу трезвея, спросил Полякин.
— Егора Карнаухова пихра подстрелила насмерть! — сообщил Семенцов.
Прасол ошеломленно охнул, но тревога за добычу затмила в нем весть о смерти человека.
— А как же рыба? Где рыба? — спросил он. — Рыбу сейчас же принимать. Не пропадать же рыбе. Помилуй бог.
— Какая там рыба! Нету рыбы! Нету! — неожиданно сердито закричал Семенцов. — Ее разобрали рыбаки! Понятно? Анисим Карнаухов раздал ее чулецким жителям!
Эта новость еще больше ошеломила Осипа Васильевича. Он стоял перед Семенцовым, разинув рот, и тупо моргал опухшими и красными, с перепою, веками.
В тесной, сумрачной хатенке безвестного чулецкого рыбалки коротал Егор Карнаухов последний свой земной отдых — лежал на столе, под божницей, спокойно вытянувшись. Кто-то, внимательный и не забывающий о простых житейских обычаях, заботливо сложил на груди его безжизненные руки, прикрыл синеватыми исками потухшие глаза.
Лежал Егор в пропитанной рыбьей слизью рубахе, в тяжелых сапогах, и было похоже на то, что будто вернулся он с утомительной ловли, прилег, не раздеваясь, чтобы каждую минуту встать и снова верховодить ватагой. И ватага, как бы веря в скорое пробуждение своего вожака, все еще слонялась по морскому берегу, то и дело собиралась под окнами хаты, с возмущением обсуждая поступок Емельки.
Неизвестно откуда налетел слух, что Емелька должен причалить дубом к Чулеку. Все с нетерпением поглядывали на море, усеянное черными и белыми, как крылья чаек, парусами дубов и байд. На берегу стоял глухой, тревожный ропот.