Сувенир для бога

Парфин Павел Федорович

Коло-ксай смолк, и Дьяченко втолкнули в клетку.

Если бы не рог с бронзово-красным, словно закаленным в огне, грозным концом, Оззо можно было бы запросто принять за породистого жеребца. Благородного золотисто-медного окраса, с холеной холкой, тонконогий, с чувственными, живыми ноздрями, звероокий единорог одновременно приводил в ужас и восхищал. Но стоило лишь за спиной Дьяченко захлопнуться дверце, как Оззо набросился на пленника. Первым же ударом он едва не лишил Вальку жизни - тот даже не успел закрыть рукой лицо, как был поддет рогом. Единорог в яростном выпаде подбросил человека метра на два от земли. Падая, Дьяченко сильно ударился спиной о клетку и грузно повалился в вытоптанный копытами снег. Слезы брызнули произвольно, глаза залило кровью, сочившейся откуда-то со лба. Единорог фыркнул, почуяв свежий запах крови, вновь кинулся на человека. А в том вдруг проснулся инстинкт самосохранения: защищаясь, Дьяченко машинально выбросил вперед руку, сжимавшую бронзовую копию единорога. Рог разъяренного Оззо был уже на расстоянии двух рук от головы Дьяченко, жаркое дыхание пахло чужой плотью. Последнее, что успел разглядеть Валька, - крошечный янтарный наконечник

на роге своего убийцы. Точь-в-точь такой же, как на сувенире, который он продолжал сжимать в вытянутой руке. Из янтарного наконечника Оззо струился светло-золотой свет, полный таинственных теней и мгновенных, как блеск молнии, всполохов.

*6*

Дьяченко медленно привыкал к свету. Неторопливым взором обходил внутренность клетки, скользнул по потному боку Оззо, на миг задержался на его воинственном роге с янтарным секретом, ткнулся в лица дюжины жрецов и воинов, с брезгливыми гримасами рассматривавших его тело - его, Валькино, тело, неподвижно распростертое посреди клетки. Один Дьяченко был мертв или лежал в забытьи, оглушенный ударом единорога. Другой Дьяченко с немыслимым хладнокровием наблюдал за первым. Откуда-то следил со всевозрастающим интересом. Тем временем единорог, храпя и мотая головой, угрожающе рыл правым передним копытом землю. Казалось, Оззо никак не мог осмелиться переступить невидимую межу, отделявшую его от лежавшего навзничь человека. Может, зверя испугала блестящая, нервно вспыхивающая в дрожащих отблесках костров бронзовая фигурка, выроненная жертвой?

Второй Дьяченко не успел обдумать причину внезапного замешательства единорога. Картинка с клеткой, растерянным зверем, дремучими воками, не способными взять в толк, отчего Оззо до сих пор не добил свою жертву, не выпустил на снег ее поганую кровь, с человеком, скрючившимся на снегу и так похожим на него, живого Дьяченко, - картинка эта вдруг уплыла из Валькиного поля зрения. Теперь Дьяченко видел капище. Вот громадный черный столб, поднявшийся из тленной земли в небеса, проткнувший их, будто рогом волшебного зверя, золотой головой бога солнца. Вокруг деревянного идола вал, за ним продолжали класть требы язычники: опускаясь на колени, воки один за другим отдавали Хорсу все то, в чем себе могли с трудом отказать. При этом они добавляли к пище и драгоценным вещам нечто, о назначении которого смутно догадывались даже жрецы. Великомудрые святейшие старики полагали: знания как пища - обретение одних укрепляет здоровье и дух немногим членам их племени, воздержание от других знаний может удлинить жизнь целому народу. У каждого мудреца свой яд и свой эликсир бессмертия.

Дьяченко воротило от вида пищи, приносимой воками в жертву их неразборчивому божеству. Обезглавленная, истекающая кровью птица - в основном куры и гуси; птичьи яйца, уже готовая яичница, разложенная на медных и деревянных блюдах; какие-то коренья, связанные в пучки; бесчисленные лепешки хлебные, сырные и уж совсем неизвестной природы, будто поросшие шерстью или травой; чары с вином или ядом, сладости, фрукты, неживые на вид - бронзовые и сморщенные, точно отрубленные головы; черные вяленые конские ноги, у которых копыта перевязаны алыми лентами... Казалось, все приношения складывались с необыкновенной заботливостью в специально отведенный для этой цели ров, находившийся за внутренней стенкой вала. Казалось, ритуал жертвоприношения был проникнут неподдельной искренностью и верой, но... Но странное дело - Дьяченко внимал ему с брезгливостью, грозившей перерасти в тошноту. С болезненной живостью он представил омерзительную мешанину из языческих сувениров: вот по рву потекли раздавленные куриные яйца, мороженые фрукты, кровь и внутренности жертвенных птиц, вот уже во всем этом ритуальном дерьме закопошились черви... И всю эту дрянь, они надеются, примет от них Хорс, да еще в обмен на души их недоумков предков! Тьфу!! И... и еще они хотели - Дьяченко вспомнил с ненавистью - пролить в ту же помойную канаву его драгоценную кровь! Он пришел в ярость. В следующую секунду перед его гневным, помутившимся взором возникла очень четкая картинка, вытеснившая предыдущую: вновь крупным планом его тело, беспомощно сжавшееся в последней судороге на грязном снегу, и бурая лужица, растекшаяся под его правым боком. Ублюдки, они все-таки убили его!! Дьяченко неистовствовал. Несчастный, он не знал, на ком сорвать злость. Он не знал, жив он или мертв...

Неожиданно его успокоил вид мирно мерцающих углей. Жрец в непомерно высоком и пышном головном уборе - сложной конструкции из горизонтальных и вертикальных перекладин - внес в центр капища подобие корзины или широкой вазы, покрытой изнутри золотом. "Жертвенник", - сразу догадался Дьяченко, будто раньше был знаком с его описанием. За первым жрецом следовал другой в таком же необычном, нелепом головном уборе, отдаленно напоминавшем оленьи рога. В одной руке второй жрец нес совок с раскаленными углями, зловеще подмигивающими, точно глаза дракона, в другой - пучок трав, обернутый в темно-зеленую ткань. "Травы для воскурения", - решил Дьяченко, продолжая следить за действиями жрецов. Его удивило, что эти двое держались особняком от остальных языческих священников, а те в свою очередь не обращали на них ни малейшего внимания. Да и одета странная парочка была иначе: кроме странных головных уборов, у них имелись еще отличия: вместо длинных серых плащей с капюшонами на обоих жрецах были короткие зеленые или бирюзовые кафтаны или сюртуки и черные облегающие трико. Дьяченко терялся в догадках, чем могла быть вызвана эта разница и кто вообще были те двое, когда случилось такое, отчего мысли в Валькиной голове вдруг встали, как река, закованная льдом.

А произошло следующее. На небесах по-прежнему было разлито черное вино ночи и боги пили его золотыми устами, обещая захмелеть за миг до рассвета, когда первый жрец в бирюзовом кафтане, более рослый и широкоплечий, нежели его спутник, принялся обходить по кругу вал и ров с приношениями от диковатых воков. В вытянутых руках жрец держал дымящийся жертвенник - то курились опущенные на угли священные травы. Всем видом своим первый жрец

выражал великое благочестие и смирение, губы его трепетно шептали неслышные молитвы, что вместе с выдыхаемым паром таяли в студеной мгле. Травы курились все гуще, обнаружив в себе неизъяснимую внутреннюю силу, окутывая волшебным дымом земное и тленное, принесенное в дар богу Хорсу. Воки, наоборот, повели себя непотребным образом. Словно подгоняемые беззвучной командой, бросились лакать на перегонки из больших высоких чар и кривых, как месяц, рогов. Пустые чаши они кидали под ноги, швыряли, не глядя, налево-направо, иногда попадая друг в друга. Скорчив ужасные гримасы, размахивали руками, кричали что есть мочи, пугая ночь и клича злых духов. Нигде не было видно царя воков, но часто выкрикивалось его имя. Вот Порк, охмелев, схватился с мордастым верзилой, у которого вместо привычной высокой шапки торчал над головой бронзовый кулак. Порк, притворившись раненым в бедро, согнулся, но уже в следующую секунду его меч послушно отделил голову обидчика от его могучих плеч. Обезглавленное тело, мгновение поколебавшись, срубленным дубом рухнуло наземь. Наклонившись, удачливый соперник поднял за бронзовую руку голову и, что-то победно выкрикнув, понес ее к черному златоглавому столбу. Переступив вал и ров, Порк неожиданно прошел сквозь жреца, несшего навстречу дымящийся жертвенник. Такого Дьяченко, уже начавший привыкать ко всяким чудесам, еще не видел. Вок шагнул в пах священника, а вышел из его спины! И каждый пошел своей дорогой.

Как ни в чем не бывало военачальник воков приблизился к идолу. Пока он, едва удерживаясь на нетвердых ногах, приносил в жертву человеческую голову, жрец, не сменив благочестивого выражения на одухотворенном лице, продолжал освящать капище. Дьяченко во все глаза глядел на происходящее. В первый момент он схватился было за голову, переживая увиденное, как вдруг... не обнаружил своей руки. Чудеса продолжались! Боясь следующего открытия, он попытался оглядеть себя - почему эта мысль пришла ему только сейчас?
– и вновь не увидел ничего. Его, Дьяченко, не было!! "Боже, я дух, я душа, наблюдающая за людьми и за своим бездыханным телом!" - мгновенно дошло до него. То, что стало им, точнее ощущение себя-нового, сначала замерло в нем самом, затем задрожало, как теплый воздух в морозном эфире. Задрожал и дым, поднимавшийся над жертвенником, заклубился еще гуще и торопливей, скрыв от несуществующих глаз Дьяченко последнюю картинку из той, языческой, жизни: круглую площадку, окруженную медленно затухающим костром, столб, точно кол пронзивший сердце земли, суетливо мельтешащих людей, напрасно бряцающих оружием, напрасно забывших бога и совесть... В какой-то миг Дьяченко почудилось, что он видит толпу незнакомцев в бирюзовых одеждах, в громоздких шапках на голове: вновь явившиеся спешно собирали жертвоприношения, перенося их изо рва в ярко-голубые прямоугольные короба. Но вскоре и эта картинка, задержавшись, может, секунд на 10-15, развеялась, вскоре дым окончательно застлал все ощущаемое душой пространство.

*7*

...Следующее ощущение пришло во время быстрого бега. Дьяченко несся сломя голову... Он был абсолютно бесплотен, но в памяти души еще оставались разрозненные остатки оценок и определений былых ощущений. Мчаться сломя голову, нестись как угорелый... Ощущение быстрого, энергичного бега освежило душу Дьяченко. При этом он не помнил, что прилагал хоть какие-либо усилия, чтобы достичь такой восхитительной скорости, такой свежести чувств. Вполне возможно, что он стоял на одном месте, опять же не чувствуя его под ногами - не чувствуя под собой ног, а все то, что приводило в восторг и будоражило его душу, само двигалось ему навстречу, летело на зов его души. Вполне возможно, что так и было. Но в тот момент, когда способность к ощущениям вновь вернулась к Дьяченко, он всей душой бросился испытывать их, смаковать, даже не пытаясь хоть как-то осмыслить и проанализировать их. Ощущать во что бы то ни стало! Ощущать без оглядки! И Дьяченко летел, ломился напролом сквозь частокол ощущений, словно смертельно боялся опоздать или, чего хуже, остаться там, откуда вышвырнула его смерть.

...Опять были те - с нелепыми этажерками на головах и в куцых бирюзовых кафтанишках в большинстве своем на щуплых плечах. Они терпеливо, точно бомжи, ковырялись в склизких, студенистых, разваливающихся и расползающихся в руках приношениях дремучих воков, складывая отвратительные дары в голубые коробки. Дьяченко едва не стошнило при виде такого мерзкого зрелища, он отвернулся и тотчас встретился взглядом с одним из тех странных созданий. Гордая, величественная осанка, немолодое, но еще полное светлой энергии лицо, взор светло-серых глаз, проникнутый неподдельным величием и чувством собственного достоинства. "Кажись, это тот самый жрец, что расхаживал по степи с дымящимся жертвенником", - тут же попытался угадать Дьяченко. О левую руку незнакомца опиралась молодая зеленоглазая женщина. Ее красота привораживала. Портила лишь все та же дурацкая этажерка на голове.

– Отвернись, мы еще встретимся, - прозвучал властный голос, и Дьяченко почувствовал, как снова бежит.

...Потом появились песочные часы. Сверху они были заполнены голубым небом с белоснежными облаками, снизу - цветущим зеленым лугом, опиравшимся на кусок жирного черного перегноя. Тонкий просвет разделял небо и землю. Не раздумывая, Дьяченко кинулся к нему. Неземной свет сочился сквозь тончайшую щель. Дьяченко не помнил, успел ли он проскочить в нее до наступления конца света.

...Потом было существо с заросшим шерстью лицом. Чудовище крутило рукоятку гигантского барабана, похожего на исполинскую кофемолку. Дьяченко было невдомек, чем заправляло чудовище удивительный механизм, но мололо оно золотые звезды. На миг отпустив рукоятку, чудовище сгребло мохнатыми лапами золотую пыль и, поднеся к скрытым шерстью губам, что есть силы дунуло на ладони. Звезды так и разлетелись на все четыре части света, оседая на темно-лиловой чаше небес! Пока чудовище забавлялось, Дьяченко незамеченным проник в чудо-мельницу, но тотчас завяз в звездной пыли. В следующий миг червячный вал, угрожающе скрипнув, начал набирать обороты. Чудом Дьяченко успел проскочить! Вокруг лежали россыпи живых звезд. Божественное сияние разливалось окрест.