Суворовский алый погон
Шрифт:
– Ты завтра уезжаешь?
– Уезжаю, – ответил он.
– И не жалко? Ещё две недели каникул впереди.
– Я еду в Суворовское училище.
– Мне сказали, – молвила Лариса. – Там, наверное, жизнь, как в интернате, только за забор не пускают.
– Да, в училище казарменное положение, – произнёс Николай загадочное пока для него слово, которое нашёл в правилах приёма в училище. – Но для того, чтобы стать офицером, нужно пройти все испытания.
– И ты будешь офицером?
– Сначала нужно сдать экзамены и поступить в Суворовское, а потом ещё окончить офицерское училище.
– Ещё
– Можно, – подтвердил Николай.
– Но тогда зачем же Суворовское?
Они остановились на высоком косогоре, с которого просматривался берег Прони. Справа светилось окно отцовского кабинета. Отец обычно сидел за пишущей машинкой чуть ли не рассвета. Ниже темнел лес. А прямо перед глазами открывалась широченная, почти до горизонта, пойма Оки, к которой примыкала здесь, в своём устье, и пойма реки Прони. Ока петляла по казавшейся бесконечной пойме, пронося свои воды из дальнего далека, скрытого тёмной полоской леса. Лес окаймлял бескрайний простор заливных лугов. Над поймой, среди пустынного и безлюдного, на первый взгляд, простора, метался луч света, напоминая слова песни, становившейся Николаю с каждым днём всё более близкой, поскольку была та песня военной: «Прожектор шарит осторожно по пригорку…»
Он начинал ощущать ещё слабую, но принадлежность к тому, что называется армейской службой, пока ещё неведомой, но притягательной.
Прожектор петлял по тёмной пойме, и луч его, то высвечивал скирды сена, то примостившиеся у берегов островки кустарников, то просто разливался по простору лугов. Это шёл теплоход, а может быть, даже и пароход – они ещё изредка ходили в те годы по Оке, шлёпая колесами. Самих же пароходов и теплоходов, конечно же ярко освещённых в ночной час, не было видно из-за крутых и высоких окских берегов. Но иногда порывы ветерка приносили музыку, звучавшую на палубе. Там шла другая жизнь, совсем не деревенская – жизнь, манящая путешествиями в дальние края, хотя особенно дальних маршрутов у этих тружеников реки, обшаривавших прожекторами берега, возможно, и не было.
Николай замер, любуясь завораживающим ночным пейзажем, и задержался с ответом.
– Вот видишь, сам не знаешь зачем, – назидательно сказала Лариса.
– А тебе нужно, чтобы я не уезжал? – неожиданно спросил Николай, с затаённой надеждой ожидая ответа.
– Этого, по-моему, я не сказала.
– Так скажи?!
– И тогда ты не уедешь? – спросила Лариса.
Он задумался, но ответил уверенно, поскольку задумался он не о своём ответе, а о том, для чего был задан вопрос:
– Я поеду в училище. И ты, если, конечно, захочешь, увидишь меня и суворовцем, и курсантом, и лейтенантом.
– Ты уверен?.. – неопределённо сказала Лариса, наблюдая за блуждающим лучом прожектора и прислушиваясь к музыке. – О дальних странствиях поют, – прибавила она. – Говорят, у военных вся жизнь в странствиях.
– Это верно: частые переводы, дальние гарнизоны, а то и служба за рубежом.
– За рубежом, наверное, интереснее, чем в дальних гарнизонах? – заметила Лариса.
– И опаснее, – сказал Николай. – Отец каждый день разные передачи слушает. Говорит, опять что-то назревает,
– А что было в Венгрии? – спросила Лариса.
– Контрреволюция голову подняла, – заученно пояснил он. – Нашим военным пришлось помогать венгерским товарищам.
– А теперь?
– Теперь в другой республике подобное назревает, – сказал то, что слышал от отца, но во что особенно не вникал.
Он тревог отцовских особо не разделял, поскольку жила ещё в нём детская уверенность в том, что те люди, которые руководят страной, всё знают и всё решат правильно. У него была своя цель – стать суворовцам. Но эта важнейшая цель не противоречила другой, даже не цели, а задаче, или просто желанию – в эту ночь перед отъездом хотя бы раз, хотя бы очень робко прикоснуться к таким манящим девичьим губам Ларисы. Вот только как сделать это, он не знал.
А Большая Медведица, медленно совершая свой полёт по небосклону, сместилась к западу, и всё таким же туманным и загадочным казался Млечный Путь.
Николай осторожно взял Ларису за руку и тихо проговорил:
– Я давно хотел сказать тебе, что я… – он осёкся и голос его задрожал, а Лариса замерла в ожидании и едва заметном напряжении, – что ты мне нравишься, – вымолвил он, не решившись сказать «люблю».
– Ты уверен?! – произнесла она свою излюбленную, нейтральную фразу.
– Можно я тебе буду писать из училища?
– Можно.
– Ты дашь адрес и телефон?
– Дам.
– Тогда завтра, когда пойдём в балку за орехами, принесёшь?
– Принесу…
– Ты мне так и не объяснил, – после небольшой паузы неожиданно напомнила Лариса, – почему ты решил пойти в Суворовское училище?
– Хочу стать офицером.
– Это я уже слышала, – сказала Лариса. – Но ведь отец у тебя – писатель.
– Сейчас писатель. А во время войны где только не служил. Воевал под Москвой, был ранен, после ранения учёба, после которой даже в Тегеране ему довелось побывать. Участвовал в подготовке встречи руководителей…
– Трёх великих держав, – продолжила Лариса. – слышала о такой встрече.
– А вот отец всегда поправляет. Он говорит, что правильнее произносить – руководителей Державы и двух стран.
– Почему?
– Потому что в мире только одна Держава. Это Россия. А остальные – государства или страны, – стал пояснять Николай и уже хотел перевести разговор на другую тему, поскольку не слишком хорошо помнил, почему именно так говорил отец.
Но Лариса всё же поинтересовалась, отчего же это державой можно называть только Россию?
– Ну потому что потому… Нет, я всё-таки ещё раз уточню у отца и тогда расскажу, если тебе интересно.
– Да вовсе нет. Это я так спросила. А что он у тебя окончил, чтоб писателем стать?
– После войны окончил Литературный институт и Высшую дипломатическую школу. Но по специальности дипломатической почти и не работал, разве что в газетах. Засел за романы о сельской жизни, – пояснил Николай, но это пояснение не слишком вразумило Ларису, которой очень хотелось узнать, с чего бы вдруг этот симпатичный и добрый по натуре мальчишка, совсем не агрессивный, а очень домашний с виду, вдруг решил стать военным.