Суженый смерти
Шрифт:
Свечкин и сам не заметил, как оказался в арке. Погруженный в раздумья, он дошел до середины, когда сбоку мелькнула быстрая тень, и перед ним вырос волк. Тот же оскал пасти, что был на фотографии, то же черное нёбо и быстрый хвост с кисточкой. Волк застыл в напряженной позе в трех метрах впереди Александра, и человек прекрасно понимал: это расстояние для одного прыжка громадного зверя. Свечкин застыл в не менее напряженной позе, но не впал в ступор, а медленно достал испанский нож, который вот уже пару дней носил в рукаве пальто. Серые глаза, ярко блестевшие холодной сталью, проследили это движение, но никакой реакции не последовало. Александр удивился только тому, что на него не напали со спины.
– Ну что, поиграем, Серый?
– мирно и почти дружелюбно поинтересовался Александр. Мужчина догадывался, что с одним
– Не знаю, как все закончится, но я тебе хотя бы шкуру попорчу, уж поверь.
Свечкин улыбнулся и отчаянно дерзко подмигнул. Терять ему уже было нечего.
– Поживем - увидим, - мудро прорычал волк, оскалившись еще сильнее, и заставив Свечкина покрыться холодной испариной. Как показалось Александру, это была попытка улыбнуться. Он имел дело с разумным существом.
И Свечкин понял, что нападать со спины было просто не интересно для того, кто знал свое превосходство. Волк пригнулся и прыгнул, собираясь подмять под себя Александра. Тот ждал нечто подобное и одновременно с прыжком зверя сам прыгнул навстречу, но на асфальт, сделав кувырок. Едва он успел встать на ноги и обернуться к зверю, последовал новый прыжок, но теперь ниже, стремительный и точно рассчитанный. Волк хотел добраться до шеи, но Свечкин, прекрасно понимающий, что в таком случае ему настанет неминуемый конец, резко присел на корточки и поднялся вместе с ударом, со всей силы пырнув зверя в левый бок. Не будь Александр тренирован годами и не обладай он изумительной скоростью, такой маневр ни за что бы не удался. Траектория полета волка изменилась, его немного откинуло вбок, но вопреки ожиданиям Александра нож не вонзился в тело, а отскочил от шкуры как от кольчуги. Волк приземлился на все четыре лапы, и в мгновение ока обернулся к Свечкину. Он наслаждался удивлением Александра, не стремясь больше нападать. Он играл со своей жертвой.
– Не получилось?
– в рыке была нескрываемая издевка.
– Может, повезет еще? Нож не притупился ли?
Свечкин выставил вперед руку с ножом и заметил что у того открошилось острие, как будто и на самом деле Александр со всей силы бил не по шкуре, а по стальным латам. По спине прошел мороз, и Свечкин понял: спасения не будет. Нож был бесполезен, убежать невозможно, а уворачиваться бесконечно не получится.
– Начинаешь понимать?
– волк с азартом потянулся, как кот на печке, и провел когтями по асфальту, отчего на том остались неглубокие борозды. Ему нравилось это представление, он наслаждался отчаянием жертвы.
Александр перекинул нож в левую руку, а правой достал подаренный Марьей медальон, чтобы поцеловать его. Для него это было прощание с той, кого он больше всего хотел увидеть...
– Не судьба...
– прошептал Свечкин.
Волк попятился назад, с его морды куда-то исчезло самодовольствие и веселье. Глаза налились кровью от не сдерживаемой ярости, и как показалось Свечкину, где-то в их глубине мелькнул испуг. Ничего не сказав на прощанье, лишь коротко рыкнув, зверь растворился в темном углу арки. И вот тогда-то Александр оторопел, впав в самый настоящий ступор. Он прощался с жизнью, а тут пришло неизвестно откуда взявшееся спасение. Секунд двадцать он, не мигая, всматривался в угол, ожидая нового появления волка, пока не понял, что этого не будет. Тогда Свечкин оглянулся, но сзади не было никого, кого мог бы испугаться зверь. И взгляд перешел на медальон, все еще сжимаемый в руке. По белой равнине снегов шла простоволосая девушка с серпом, в сопровождении ворона и огромного волка. Не этого ли самого волка? Александр прижался спиной к кирпичу стенки. Не зря Леля сказала, что поссорившись с Марьей, Свечкин жив лишь чудом.
– Кто ты такая, что твоего медальона даже это чудовище боится?
– Александр не узнал собственный голос, так его изменило волнение.
– Кто ты, Марья?
Он на секунду прикрыл веки, а когда открыл их, резко отпрянул. Перед его лицом, внимательно следя за реакцией, горели фосфоресцирующие болотно-зеленые русалочьи глаза Марьи. Дикая ярость взгляда не предвещала ничего хорошего. Теперь-то Александр понимал, что умри он у камина от чар прекрасной девушки, это была бы самая легкая и спокойная смерть, по сравнению с тем, что сейчас должно произойти. Но он ошибся.
– Ты цел?
– она не погасила ярость в глазах, но голос звучал с беспокойством. Что-то явно было не так, одновременные свирепость и обеспокоенность по отношению к одному и тому же индивиду мало сочетаемы.
– Да. А почему ты здесь?
– он растерялся.
– Потому что ты был в опасности, - она сказала это как-то слишком быстро, и Александра осенило: ярость относится не к нему, а к ушедшему зверю. Вспомнились слова историка из университета, что медальон это своеобразная сигнализация для защиты его обладателя, и все кто мало-мальски знаком с колдовством понимают - человека, носящего его, трогать смертельно опасно.
– Марья...
– он сделал паузу, заглянув ей в глаза, и тихо продолжил: - Прости, что я сказал тебе все те резкости при нашей последней встрече.
Она прекрасно поняла, что эти извинения вызваны отнюдь не страхом перед ней.
– Ты сказал тогда правду. Тебе не за что извиняться... Саша, - девушка произнесла его имя, и Свечкина пробило током, настолько неожиданным это было.
Он коснулся ее руки и понял, что вопреки обыкновению от нее не идет никакого холода, а руки наоборот очень теплые и нежные. Перед ним стояла обычная девушка, величественная, гордая, безумно красивая, но просто девушка. Он, повинуясь непреодолимому желанию, подался вперед, чтобы поцеловать ее, но она немного отстранилась.
– Обратного пути не будет, Саша, - голос был грустен.
– Ты точно хочешь этого?
– Больше чем всего остального в жизни... мне и так без тебя пути нет, - и он смело, но с нежностью поцеловал ее. И только тогда понял, о чем она говорила. Он почти физически ощутил, что теперь просто принадлежит ей.
Русь дохристианская. Берег Вишеры.
Лют преклонил колени над могилой своей жены, сурово сдвинув густые брови и еле сдерживая подкрадывающиеся к горлу рыдания. Место для ее отплытия он выбрал по завету предков - на высоком берегу, возле воды, как положено головой на закат. Было серое утро, туман еще лежал в низинах другого берега, но на этом берегу на верхушках вековых дубов уже плясали искрами всполохи ласковых стрел от колесницы Сварога, начавшей свой путь по небосклону. Лют встретил свой последний рассвет, сел на насыпь, расстелил рядом с собой белую холстину, разложил медовые пряники, смородину, маленькую чашку с вареным сладким толокном, и поставил небольшой мех хмельной браги. Он начал тризну. Тризну в одиночестве. Он остался последним из своего рода. Лют огляделся вокруг. Как же сейчас ему не хватало трех старших братьев, чтобы они разделили его горе, пустив по кругу мех, и затянув поминальную песню. Они тоже умерли вчера. Вернее, их убили. Их всех убили.
Вчера утром, когда он вернулся с охоты, деревня уже догорела, но еще чадили тлевшие сваи домов и бань. Его взору предстали лишь завалившиеся внутрь обугленные строения. С порывами ветра накатывал приторно-горький запах горелого мяса и обшмаленных в огне волос. Сначала мужчине показалось, что все это кошмарный сон, что все происходит не с ним; он даже присел на поваленное дерево и протер несколько раз глаза. Но это было на самом деле. Шатаясь как пьяный, скинув на землю с плеч лук и сумку с пушниной, он побрел к своему дому, к тому, что от него осталось. Наполовину обгоревший, с рухнувшей крышей и вывалившимися наружу бревнами стен, дом сохранил целой лишь северную сторону. Лют стоял над кострищем, не в силах пошевелиться, раздавленный горем. Не было слез, не было даже сил что-либо сказать или крикнуть. Просто огромная дыра где-то в груди все разрасталась и разрасталась в размерах, охватывая и поглощая все, что когда-то было дорого. Он не помнил, сколько простоял вот так, смотря на видневшуюся из-под конька рухнувшей крыши белую, не тронутую огнем и дымом руку жены со знакомым берестяным браслетом-оберегом. Но потом эмоции ушли на второй план, он вырвался из плена ступора, и медленно стал растаскивать дубовый тес, заваливший тело. Он знал, что надо делать. Горевать будет позже. Страшная работа подошла к концу, и наконец-таки он смог достать тело Милавы, просто чудом не тронутое огнем. Она лежала почерневшая от сажи, скошенная на один бок, беззащитная и хрупкая. Лицо было мирным, казалось, она просто спит, но огненный цветок спекшейся крови на рубахе напротив сердца, говорил Люту, что она уже никогда не проснется.