Свадьба в Беляевке
Шрифт:
– Кушайте, товарищи, кушайте! Харчи нынче дорогие!
– напутствовал Жульдя-Бандя, хотя в этом никто не нуждался.
– Авраам и Хана позвали в гости Хаима и Сару, - он, улыбаясь, обнял радушным взглядом присутствующих. – «Кушайте, дорогие гости, кушайте», - наставляет Хана. – «Мы кушаем, Хана, кушаем», - отвечает Сара. – «Вы кушайте, кушайте», - настаивает Хана, меняясь в лице. – «Мы кушаем, кушаем», - отвечает Хаим. – «Нет, вы кушайте, кушайте!» - Хана синеет от злости. – «Мы кушаем, кушаем», - отвечают Хаим и Сара. – «Да вы не кушаете - вы
Марихуана отодвинула от дружка тарелку с мясом:
– Да ты не кушаешь, Хома, ты жрёшь!
– и залилась вместе с ним звонким лающим смехом.
Наслаждаясь вниманием к своей персоне колхозников, Жульдя-Бандя обнаружил Фунтика в плену дородных казачек возраста предынфарктного состояния молодости. Тот, освоившись, по-хозяйски наливал им из графинчика белую жидкость, при этом о чём-то бурно повествуя. Не иначе как об одном из своих последних восхождений на Эверест.
– Наливаем, товарищи, не стесняемся! Между первой, как говорится, и второй…
– А это уже третья, - язвительно напомнила низверженная Дафния, отчётливо понимая, что тягаться с безудержным темпераментом захватчика ей не по зубам.
– Бог любит троицу, - с лёгкостью парировал тамада.
– Как говорил мой покойный дедушка, Карл Генрихович, «питие определяет сознание…»
– Битие!
– поправил Заслуженный враг народа Семён Колодяжный, с высоты прожитых лет имеющий право на собственное суждение в этих вопросах. Его старческое обрюзгшее лицо искрилось живыми проницательными глазами, а из разлатых ноздрей пытливым веничком выглядывали седые прутики волос.
Марихуана отвесила Хоме крепкий подзатыльник, подтверждая гипотезу Фуганыча. Оба захохотали, визгливым икающим смехом инфицируя хуторян, среди которых никто не мог спокойно взирать на веселье идиотов. Хома при этом подпрыгивал, как на раскалённой сковороде, всем своим видом подтверждая теорию Дарвина.
В это время конопатая девчушка в цветастом, как у цыганки, сарафане, поднесла на тарелочке рюмку водки и бутербродик с сыром и шпротами. Шпроты при этом по-деревенски были уложены валетом.
Жульдя-Бандя принял рюмку, сверху обустроив бутерброд, с тем чтобы второю рукой было удобнее жестикулировать. Он в который раз светлой христианской улыбкой обвёл присутствующих, остановившись на молодожёнах:
– Брак, дорогие граждане и старушки, это фокус превращения поцелуя в повинность. Самые трудные годы в браке те, что следуют после свадьбы, поэтому наслаждайтесь жизнью сегодня.
Тамада махнул стопку и, неподдельно скривившись, воскликнул:
– Горько!
Ему на этот раз поднесли первака, который был приторно-сладким и противным, напоминающим мелассу (кормовую патоку) в спиртовом растворе. Только теперь он понял, что «горько» - это не призыв к размножению, а сермяжная правда.
Заглушить горечь удалось только бочковым бурым помидором - кислым, терпким и упругим, который подала сердобольная женщина в красном сарафане, с длинной, до пояса, косой. Уговорив бутерброд со шпротами, Жульдя-Бандя сделался серьёзным, как тёща пред тем, как впервые объявить зятю о том, что выдала дочь за идиота.
– А теперь, дамы и господа, по русскому обычаю, начинаем обряд жертвоприношения… с родителей… жениха.
Верка Матюхина со своим приёмышем Монголом встали. Тот был у неё уже пятым, поэтому его имя возглавляло рейтинг самых упоминаемых в бабских сплетнях возле колодезя. Монгол, коему «разевать пасть» было не велено, глупо улыбался.
Верка, как принято, пустила скупую родительскую слезу:
– Ну, шо - я дарю…
Свадебный распорядитель скрестил руки:
– Стоп, стоп, стоп! Сначала поздравление!
Верка, виновато улыбаясь, будто её застукали с комбикормом со свинарника, продолжала:
– Шоб совет да любовь… И шоб детей родили…
– Штобы в старости было кого содержать, - пояснил Заслуженный враг народа, коему приходилось откармливать 18-летнего внука, которого вытурили из сельхозтехникума за прогулы.
– Шоб было шо пожрать… - Верка не была уличена в красноречии и с трудом находила слова.
– И шоб жили не как мы…
– Шоб Татьяна много на себя не брала и не распускала руки!
– заполнил паузу Хома, залившись с Марихуаной собачьим лаем.
– Я дарю тёлку, поросят… три штуки, хату возле колодезя… - Верка сделала паузу, чтобы подчеркнуть, что хата в самом престижном районе федеративной Беляевки. К тому же неподалёку от единственного источника питьевого водоснабжения.
Впрочем, если исключить это преимущество, хата - низкая убогая мазанка, которую построили при царе Горохе, стоила пятак и могла считаться только приложением к подарку. К тому же народ, уставший от неблагодарного рабского труда, стал потихоньку перебираться в город, оставляя и лучшие хаты…
– …и тыщу рублей денег!.- Верка обвела присутствующих таким горделивым напыщенным взглядом, будто подарила миллион.
Невеста стукнула лопоухого жениха локтем в бок, поскольку дала согласие идти под венец не за «тыщу», а за «тыщу двести». Она покраснела от злости и громко, дабы прилюдно уличить свекруху в обмане, заявила:
– Мама, кажись, мы договорились за тыщу двести, - она всем своим видом показывала, что намерена уйти.
– За тыщу пускай Жорка женится на бабе Нюре!
Нюркины дочки захихикали, оставив Фунтика мучиться вопросом о причине смеха.
– Не без шипов прекраснейшая роза, - отметил про себя Жульдя-Бандя.
– А свальбу играть?!
– злобно проскрежетала Верка, наливаясь кошенилевыми брызгами гнева.
Назревал международный скандал местного значения, который, на удивление, сумел отвратить - кто бы вы думали?
– Фунтик. Уговорив несколько рюмок, он осмелел окончательно. Встал, привлекая к своей персоне внимание, радушной южной улыбкой озарив сельских тружеников:
– Я дико извиняюсь! Но мы севодня празнуем отмечать свадьбу, а не за просто так. Зачем нам этот скандальёз? Из-за рыжей бабы драться?!