Свадьбы
Шрифт:
Коротать время дома в такие вечера скучно, и царь Михаил Федорович вместе с сыновьями Алешей и Ваней пришел в Кремлевские верхние сады посидеть на скамейке.
В Замоскворечье мычали коровы, летали стрижи высоко над крестами церквей. Солнце, закатываясь, замерло на миг между землей и облаками. И облако теперь золотилось нежно, благодарно, а земля золотилась парчово-тяжело.
– Завтра праздник!
– сказал Алексей.
– Какой?
– спросил младший, Иоанн.
– Происхождение честного и животворящего креста господня.
Михаил Федорович погладил Алексея по голове, все-то знающего по божескому делу.
– Завтра батюшка в Иордань будет погружаться!
– Алексей радостно поглядел на отца.
– Правда?
– удивился Иоанн.
– На Москве-реке?
– А ты что же, забыл, как в прошлый год было?
– с укоризною покачал головой Михаил Федорович.
– Позабыл.
– Ну, теперь-то уж не забудешь. Подрос. Праздник животворящего креста - древний. Его установил константинопольский патриарх Лука. В один и тот же день случились две битвы, сынок, - Михаил Федорович обращался к Иоанну: - Греческий царь Мануил разбил сарацинов, а русский князь Андрей Боголюбский - волжских булгар. И было после битвы в греческом и русском станах дивное зрелище: от святых икон и крестов исходило сияние.
– Батюшка, а когда твои войска ходили в битву, иконы и кресты сияли?
– Алексей даже рот приоткрыл, ожидая ответа.
– Нет, Алеша, не сияли.
– Оттого, что вера пошатнулась?
– Плохо мы веруем, Алеша.
– Батюшка, скажи!
– У Иоанна заблестели глаза, он показал рукой на колокольни. Сколько нужно соколов, чтоб убить этих стрижей?
– А зачем же их убивать, сынок?
– улыбка сошла с лица государя.
– Ну, так! Интересно.
– Это греховная мысль, сынок.
Солнце закатилось, вечер потускнел. Государь встал:
– Идемте на молитву, дети!
*
С 1 августа начинался Успенский пост, и праздничная трапеза у царя была постная. В тот день на трапезу Михаил Федорович пригласил патриарха Иоасафа, боярина Федора Ивановича Шереметева, стольников Никиту Ивановича Одоевского и Никиту Ивановича Романова, обоих Морозовых, Бориса и Глеба.
На трапезу Одоевский шел вместе с Борисом Ивановичем. Трапеза была малая, но дорогая - в комнатах у царя.
Проходя через какие-то сени, Одоевский и Морозов вдруг услышали хриплый, придушенный стон. Переглянулись Морозов двинулся было дальше, но стон повторился, и Одоевский кинулся в боковую дверь.
Дюжий дворцовый мужик сидел верхом на собаке, зажимая под мышкой собачью пасть. Рядом на коленках стоял царевич Иоанн и молотком лупил по гвоздю, прибивая к полу собачью лапу. Одоевский вырвал у царевича молоток и молотком - мужику промеж лопаток.
– Очумел? А ну! Чтобы пса этого и духу не было здесь!
Повернулся к Иоанну. Царевич внимательными взрослыми глазами глядел на Одоевского.
“Запоминает”, - у стольника даже ладони вспотели.
Молча поклонился царственному ребенку, вернул ему молоток и твердо сказал:
– Собака - божья тварь, царевич.
– Бояре - тоже божьи…
“Какое у него белое, неживое лицо”, - сказал себе Одоевский, вздрагивая спиною.
Вышли из комнаты мимо стоящего на пороге Морозова. На одном из переходов, возле окна, Одоевский остановился и посмотрел в глаза боярину.
– Твой должен быть царем! Твой!
– Мой и будет. Он - старший, - спокойно ответил Борис Иванович.
Одоевский покрутил головой, сбрасывая наваждение.
– Мутит!
*
Подали пироги с капустой, с грибами, с репой… Запивали пироги коричневым пивом, а на сладкое принесли свежий малиновый мед.
– Медок у меня Евдокия Лукьяновна сама ставила!
– с удовольствием похвастал Михаил Федорович.
Он первым отведал меда и был счастлив, что любимое его питье удалось.
– Нежно, аки… - прыткий Одоевский запнулся, не находя сразу превосходного слова, - аки облако неземное.
Колючий Никита Романов усмехнулся: “Ишь ты, облако неземное”, - но вслух съязвить не посмел, да и хорошо сделал. Государь похвалу принял:
– Истинно сказано, как облако неземное. Тает ведь во рту!
– Тает!
– согласился Шереметев и хитро пощурился то одним, то другим глазом.
– Секрета, государь, не скажешь?
– А чего не сказать, скажу. Заливай малину водой, дай постоять два дня, чтобы вода у ягоды силу и вкус переняла. А потом клади мед! На кружку меда - три кружки малиновой воды. Опусти поджаренный белый каравай в питье, дрожжи. Как забродит - хлеб долой. Бродить меду надо дня четыре, а то и пять. Потом - в холод, оттянуть дрожжи - и пей на здоровье.
– А коренья-то какие Евдокия Лукьяновна кладет?
– задал главный вопрос Шереметев.
– Государь рассмеялся.
– Гвоздику да корицу… А еще - сами отгадайте!
– Какую-нибудь восточную травку?
– спросил Одоевский.
– Лепестки роз! А ведь моя затея! А ну, говорю, Евдокия Лукьяновна, положи-ка в мед розовых лепестков. Розы в этом году удались духмяные… От них-то и нега, облако неземное! Истинно,
– Вот бы государыня смилостивилась да и научила бы наших боярынь уму-разуму!
– громко повздыхал Борис Иванович Морозов.
– Евдокия Лукьяновна секретов не держит!
– откликнулся государь горячо, - Присылайте к ней боярынь. И квасы ставить научит, и розовых лепестков даст.
– Государыня у нас ангел, - вставил свое патриаршее слово уже успевший вздремнуть за столом старенький патриарх Иоасаф.
– Я молюсь за нее.
– Спасибо тебе, святой наш отче!
– Михаил Федорович был нынче и шумен и резв.
– Я ведь их, отче, неспроста медом побаловал. Коли желают домашнего благоухания, пусть розы разводят. Я покуда не жадный, дам отростков.