Свадьбы
Шрифт:
Дорога была пустынна, Георгий шел не таясь, увидел впереди человека - стал нагонять.
Человек сильно хромал. Георгий поравнялся с ним и спросил:
– Ногу, что ли, натер?
Хромающий обшарил парня взглядом: какого, мол, ты поля ягода, - и почти виновато улыбнулся:
– Жмут проклятые!
Только теперь Георгий разглядел: чеботы на страдальце чудные, не нашенские.
– У немцев, что ли, купил?
– Всучили.
– Куда ж ты глядел?
Страдалец поморщился от боли, и Георгий решил переменить разговор:
– Далеко идешь-то?
– А ты?
–
– Георгий почесал в затылке и сказал напропалую:
– А я, кажется, сбежал…
– Кажется или все-таки сбежал?
Георгий обернулся через плечо на город, поглядел в серые умные глаза спутника и ответил потверже:
– Да выходит, сбежал…
– Ишь как у тебя просто.
– А ты тоже, что ли, сбежал?
Хромающий человек застонал и сел на землю.
– Не смогу больше, ноги сводит.
– Давай поменяемся, коли мне по ноге придутся.
– Георгий глянул на свои хлюпающие сапоги и прикусил язык. Но страдалец обрадовался.
– А что? Давай попробуем.
И тут со стороны города послышался конский топ.
Бежать? Но справа и слева от дороги пашня, много не набегаешь. И всадники уже видны.
– Рейтары!
– углядел зоркий Георгий.
– Рейтары? А ну-ка, бери какую-нибудь тряпку да чисть мне башмаки.
Георгий переспрашивать не стал. Выдрал кусок из подола исподней рубахи и принялся вытирать грязь с немецких башмаков спутника.
Рейтары мимо не проехали. Остановились. У Георгия аж в животе пискнуло, но тут раздалась чужая речь. Его спутник говорил по-шведски:
– Добрый вечер, господа. Можете не беспокоиться. Я и мой слуга в полном здравии.
– Ты - швед?
– удивился сержант.
– Я купец. У меня здесь неподалеку завелась подружка. Вдова. Ее имение сразу за лесом, поэтому прошу не удивляться, что мой слуга чистит мне обувь. Я могу смириться с такой одеждой, но обувь моя должна блестеть. А вы, господа, куда следуете?
– Голштинские послы едут, завтра-послезавтра будут в Москве, вот мы и смотрим за дорогами. В Московии что ни мужик, то разбойник.
– О, господа! Я не первый раз хожу этой дорогой - чего не вытерпишь ради любовных утех, но здесь всегда спокойно.
– До поры до времени спокойно. В следующий раз советую брать не только слугу, но и пару пистолетов, герр любовник. Удачи!
Рейтары ускакали.
Мнимый швед снял шапку и вытер вспотевший лоб.
– А теперь, братец, сворачиваем на первую же стежку и жмем что духу.
– А переобуваться?
– Некогда.
Они побежали, и на бегу Георгий все-таки спросил:
– Значит, ты тоже беглый?
Мнимый швед засмеялся.
– Тебе все надо разжевать и в рот положить?
На краю поля стоял потемневший от снега и дождя стог соломы.
– Здесь и заночуем.
Мнимый швед взял на себя старшинство, Георгий этому не противился. Он беззаботно рассказал о своей нехитрой жизни и ждал ответных откровений, но спутник молчал.
– А ты-то от кого убежал?
– не выдержал и начал допрос Георгий.
Они выкопали в стоге пещеру, им было тепло, но вот так сидеть друг против друга, касаться друг друга то рукой, то ногой и молчать Георгий не мог.
Федор
– Запомни, - сказал он ему, молча выслушав все вопросы, - не каждому встречному рассказывай о своем побеге. На белом свете всяких людей хватает. И добрые и злые - одному богу молятся. Коли шкуры не жаль - болтай, а коли не дурак - поменьше спрашивай, побольше слушай. Парень ты хороший, но о себе я рассказывать не стану, вот куда иду - не секрет. Русский человек, коли не подлец и зла своим не желает, не в Литву бежит, не к шведам - на вольный Дон.
– А чего ж ты не по-нашему лопотал с рейтарами?
– Залопотал бы по-нашему, знаешь, где бы мы теперь были?
– В тюрьме?
– Догадливый.
– А ты, может, и вправду немец?
– Что ж, коли мы русские, так нам чужая грамота не по уму, что ли?
– Может, и по уму, только где ей научишься? Я свою- то, русскую, еле одолел. Монахи меня научили.
– Мы с тобою, глядишь, и не свидимся больше, и вот что я тебе хочу сказать, а ты слушай да смекай. Русские люди все в холопстве, бояре - у царя, мы - у бояр. Все мы только слуги, да служим не отечеству, а боярскому мамону. Чтобы нам с тобою, холопам, а то и того хуже, крепостным крестьянам, до настоящей службы дойти, ста лет не хватит, а до ста мы не доживем. Лестница, она вон какая! Коли в стрельцы возьмут, будешь стрельцом 10-го полка, 9-го, 5-го, второго, первого, десятник, полусотник, сотник, полковник. Ну, коли полковник, так и дворянин. А у дворянства тоже лестница: дети боярские, городовые дети боярские, дворцовые дети боярские, выборные дети боярские, а потом уже собственно дворянство: городовое, дворцовое, выборное, московское. А важный московский дворянин в управлении получает лишь самые захолустные острожки, в городах воеводами - бояре. Лучшие города за девятнадцатью княжескими родами…
– Чего ты мне все это рассказываешь? Нам с тобой боярами не быть, коли боярами не родились. .
– Потому и говорю. Чтобы нам людьми себя чувствовать, нужно, чтобы эти высокородные тупицы без нас шагу не могли ступить, а для этого познай науки. Боярам учиться некогда: охота, пиры, царские праздники… Помяни мое слово, в России высоко поднимутся ученые люди, куда выше и дворянства и боярства, вровень с самим царем, потому что царь без ученого человека как без рук.
“А чего ж ты, ученый человек, на Дон бежишь?” - подумал про себя Георгий.
И Федор Порошин поглядел ему в лицо, словно услышал вопрос.
– К моей науке да капельку бы удачи. К одному счастье само льнет, а другой всю жизнь, как рыба об лед. Через лед видно, да рыбий хвост не топор. На вольном Дону поищу удачу свою. На Дону всякий человек - казак.
“Стало быть, и я на Дон иду?
– подумал, засыпая, Георгий.
– Я и не подлец, и зла никому не желаю…”
И вспомнил вдруг свою голубую боярыню.
“Одна теперь на Москве осталась!”
Надо же такое сказать, а сказалось.