Свадьбы
Шрифт:
– Вина!
Принесли вино. Выпил.
Кто-то тихо, как больному, сказал:
– Ваше величество, не волнуйтесь, прискакал гонец из Истамбула.
– Гонец?
Гонец выступил из шатрового полумрака, медленно опустился на дрожащие колени.
– Великий государь, я послан сообщить тебе, что твоя младшая жена, великая царица…
– Что?!
– закричал Мурад.
– Кютчук-ханум родила дочь.
– Почему дочь? Сына!
– Мурад сказал это умоляюще. Он вспомнил сон, и ему стало так
– Кютчук-ханум родила дочь!
– упавшим голосом повторил гонец. Он знал об ошибке и знал, что жизнь его висит на волоске.
Ошибка допущена по вине неизвестного, которым была Кёзем-султан. Зачем она это сделала? Чтобы причинить боль сыну во время решительного похода? Чтоб он умер от разрыва сердца, от перепоя? Чтоб рассудок его помутился?
– Лжегонца посадите на кол!
– приказал Мурад.
“Что ж, - задавливая в себе боль, сказал он себе, - сына мне родит моя Дильрукеш. Она обещала”.
– Неприступных крепостей нет, - сказал Мурад своим военачальникам, - есть большая или меньшая работа. Чтобы взять Багдад, работать нужно до изнеможения.
Падишах встал с походного трона, ему подали лопату, он положил ее на плечо и пошел копать траншеи.
В последний раз Багдад был турецким двадцать шесть лет тому назад, все попытки взять город кончались неудачами. Армия Мурада была велика, но не бессчетна. Турки осадили город, но на приступ не шли, копали траншеи, насыпали огромный земляной вал.
– Этот пьяница все перепутал!
– смеялись персы,-Он собирается защищать нас, а не ломать наши стены.
– Работать днем и ночью!
– приказал Мурад новому великому визирю, - Сгоняй на земляные работы рабов: мужчин, женщин, детей! Всем копать и носить землю: янычарам, поварам, сотникам, командирам полков, визирям - всем!
Махмуд-ага знал, для чего нужен Мураду земляной вал, но ему, воину, было стыдно, что армия превратилась в землекопов.
Султан Мурад набил на руках кровавые мозоли, но упрямо каждое утро шел в траншею копать землю.
Из Истамбула вести шли добрые. Прибыли русские послы с покаянным письмом от своего царя, мол, Азов взяли разбойники-казаки, управы на них нет, они законов человеческих не признают, оттого и посла турецкого убили. Государь обещает уговорить донских атаманов, чтоб они вернули крепость.
Каймакам, оставленный в Истамбуле умершим Байрам-пашой, ответ русским послам дал мягкий, о греке Кантакузине - турецком посланнике - не вспоминал, а вот Азов просил вернуть не мешкая, если царь Михаил Федорович хочет быть с падишахом Мурадом в дружбе на деле, а не на словах.
Пришел отчет о состоянии казны. Шла война, а доходы с трехсот миллионов акче в год поднялись до пятисот пятидесяти.
Из Индии тоже добрые вести. Шах Сефи, выступивший навстречу шаху Джехану - императору Великих Моголов, увяз в войне. Багдаду помощи ждать не от кого. Персы надеются на крепкие стены, мол, не впервой, отсидимся. Но самоуверенность, опасная для нападающих в открытом поле, может сослужить осажденным дурную службу. Самоуверенных следует хлестать, как детей, лозой и пониже спины.
Вечером, обрядившись в одежды ополченца, Мурад оставил государственные дела и снова копал землю.
Вал подрастал, дотягивался до высоты стен Багдада. Еще немного, и город будет как на ладони.
– Эй, Мурад! Приятель! Ты-то какими судьбами здесь?
– Раскрыв медвежьи объятья, на Мурада надвигался сияющий великан.
– Калфа Мехмед?
– обрадовался Мурад.
– Ты все-таки ношел в ополчение.
– А как же! Я зря не болтаю.
Обнялись. Расцеловались.
– Присядем?
– предложил Мурад.
– Э пет! Я слово дал за троих работать.
– Мехмед подмигнул приятелю.
– Меня за это ва двоих кормят и по две чаши вина дают. Смекнул? Хочешь в паре со мной работать? И поработаем, и поговорим, а потом и выпьем.
Они нагрузили носилки и потащили землю на вершину вала. Мехмед не умолкал:
– Кругом все ворчат. Вместо войны землю копаем, а я так думаю: нашему падишаху видней. Копаем землю, значит, так и надо, значит, от этого нам же будет лучше. Вон они, какие стены, попробуй возьми их! Все войско положишь, а не возьмешь. А тут пушки поставим на вал и будем палить не куда попало, а в цель: персы сами ворота отворят.
Мехмед болтал без умолку, но работал тоже без передышки. Мурад взмок, как мышонок, а пощады не просил, упирался.
– А здорово ты смахиваешь на султана!
– болтал Мехмед, - Я султана видел один раз.
– Где?
– В Истамбуле, когда султан парад цехов принимал. Только он похудей тебя, и глаза у него горят поярче, как у волка или как у сумасшедшего.
Мурад хмыкнул, а Мехмед бросил последнюю лопату в носилки, подхватил носилки и, таща за собой и носилки и помощника своего, устремился к вершине холма.
– Зря ты не пришел тогда на мое торжество. Посвятили- таки меня в мастера. “Ты, - говорят, - молодец, Мехмед, у тебя руки золотые”. Раньше, когда в карманах у меня ветер гулял, что-то не замечали моих рук, а как денежки завелись, и руки враз позолотели. Я нигде и никогда дурака не валял, коли брался за дело, так работал. Я и на войну пошел всерьез. Не будь я мастер Мехмед, отхвачу себе тимар!
На вершине вала у Мурада разжались руки и носилки упали, к носильщикам тотчас подскочил надсмотрщик, но Мехмед так выразительно выпростал из-под халата волосатую огромную свою руку, что надсмотрщик обошел приятелей стороной и накинулся с бранью на кого-то ни в чем не повинного.