Свадьбы
Шрифт:
– Государь, нужно послать на пожар армию, иначе Истамбул сгорит дотла.
– Выпей!
– Я не пью, государь!
– Ну и дурак. Ты посмотри, какой вид… Ночь, а светло… Ни одному трезвеннику во веки веков не удавалось превратить ночь в день и не удастся.
Мурад возвел глаза к небу.
– Ты видишь меня, Бекри? Ты видишь меня, сынок? Я пью за ваше вечное блаженство.
Он опрокинул в себя еще один кубок вина и вдруг почувствовал, что в нем вспыхнула капля раскаленного металла, она разрасталась в нем, она растягивала его, и весь мир тоже растягивался, накалялся до
Падишах лежал у ног великого визиря.
– Лекаря!
– крикнул начальник янычарского отряда.
– Все лекари задушены по приказу Его Присутствия, - великий визирь сел на корточки и взял султана за холодеющую руку. Пульса не было.
*
– О аллах! Я исправно совершаю намаз! Пощади! Я весь перед лицом твоим! Я невиновен!
Султан Ибрагим ползал по зловонной своей яме, не зная, куда ему спрятаться. Какие-то люди с факелами, размуровывая темницу, ломали кирпичи.
Крошечное окошко, через которое Ибрагиму опускали хлеб и воду, через которое стараниями матери ему нашептывали о важнейших событиях дворцовой жизни, с каждым мигом ширилось.
Опустилась лестница. Ибрагим забился в угол.
Над ямой склонилось одутловатое лицо, страшное от колеблющегося огня факелов.
– Ваше величество, с вами говорит ваш великий визирь, выходите! Падишах Мурад IV скончался.
Ибрагим сидел как мышка. Может быть, его не заметят? Покричат, покричат и уйдут. А дырку в тюрьме он сам заделает.
В яму спрыгнули янычары, подхватили султана Ибрагима на руки и вынесли из темницы. Он успел укусить кого-то за руку, но его даже не ударили.
Ибрагим встал перед людьми на колени. Людей было много, все в драгоценных одеждах, янычары с факелами…
– Не убивайте!
– Ваше величество!
– сказал тот, кто называл себя великим визирем.
– Мы пришли просить вас занять престол.
– Что?
– Ибрагим, все еще стоя на коленях, заметался. Рыдая, выкрикивал слова мольбы, целуя после каждого слова землю.
– Мурад IV есть и будет повелитель правоверных! Один Мурад! Никто ненаказанно не должен признать иного!
Султана Ибрагима подняли, держа за руки, но он порывался встать на колени, твердил о повелителе Мураде и просил пощады.
К темнице явилась Кёзем-султан.
– Свершилось, сын мой!
– Она поклонилась ему и поцеловала ему руку.
– Отныне падишах империи - султан Ибрагим.
– Не верю, - залепетал Ибрагим, - зачем вы смеетесь над несчастным узником? Зачем я вам нужен? Зачем вам жизнь моя? Я никому не мешаю.
– Покажите ему тело брата!
– приказала Кёзем-султан.
– Нет! Нет, нет, нет, нет, неее-еет!
– твердил султан Ибрагим, покуда его вели в Сераль, где лежало тело падишаха.
Увидел Мурада и замер, замолчал, глаза придворных искали на его лице радость, а он задумался вдруг, и на лбу его выступила испарина.
Ибрагим сам выносил тело брата в приготовленную усыпальницу.
Вернувшись в Сераль, попросил великого визиря - Мустафу он признал за своего, а остальных побаивался:
– Дайте мне поесть.
– Ваше величество, вас ожидают в бане! Вам надо переодеться.
–
Слуги принесли фрукты и сок.
Потом была баня, легкий ужин, и наконец султана окружила розовотелая стая наложниц.
– О аллах!
– воскликнул Ибрагим, погружаясь в мягкий, душистый сон.
На следующий день его посвятили в падишахи. Страх и удивление были на его лице. Он был покорен и тих. Вся придворная знать и все чиновники Дивана остались на своих местах.
Вечером в своих покоях Кёзем-султан пела греческие песни.
Книга четвертая
НОВЫЙ ПАДИШАХ Глава первая
И когда когти коснулись его горла, он закричал, как заяц, и проснулся. О, аллах! Солнце. И ночь миновала, и он уже не беглец, которого хотят убить, он - падишах, который сам может убить кого только ему вздумается. Но каждую ночь он убегает. Его преследует мертвый Мурад. Синий, он лежит на воздухе, как на земле, и носится за ним, вытягивая мертвые губы. Он пытается дунуть Ибрагиму в лицо. Его мертвое дыхание смертоносно. Всю ночь Ибрагим дворцовыми переходами пробирается к своей спасительной яме, но у входа в темницу сидит мать, Кёзем-султан. Лицо у нее светлое и прекрасное, как луна, но снизу, от темной земли, Кёзем-султан поднимает неразличимые во тьме черные руки с ногтями и целится схватить его за горло. И все это - каждую ночь.
– Что повелитель миров желает?
– Это добрый, тучный главный евнух, он словно бы чует, когда падишах проснется, и всегда тут как тут.
– Поесть бы, - Ибрагим виновато улыбается.
Ему всегда хочется есть, даже когда он отваливается от стола. Он так долго был голоден в своей яме, и теперь ему хочется есть.
– Убежище веры, солнцеликий падишах, позвать ли на трапезу вашего величества музыкантов, поэтов и придворных?
– Я буду есть один!
Ибрагим вскакивает с ложа.
– Один!
Пиршество ожидает его в соседней зале, там выставлено не менее сотни блюд.
Когда в первый раз его спросили, что он пожелает, и перечислили кушанья, Ибрагим, обливаясь слюной, потребовал подать все сразу.
Три месяца назад несчастного узника вытащили из ямы и в спешке бросили на алмазный трон самой великой империи мира. Слава аллаху, волнений не случилось. У империи одна забота - была бы голова, а какая она - не все ли равно. Чем меньше идей в этой голове, тем спокойнее.
Ибрагим вбежал в комнату пиршества и нетерпеливо поглядел на слугу, который с торжественной медлительностью закрывал двери. Ибрагим затопал ногами:
– Закрывай же, ты!
Дверь затворилась. Ибрагим встал на четвереньки и начал есть с первого блюда. Это было нечто воздушное, сладкое, освежающее рот. Ибрагим, подгоняемый голодом, опустошил блюдо. Сладкого ему не хотелось, но искать в этом обилии чаш и блюд соленое и острое у него не хватило бы терпения. Он повернулся на другую сторону и оказался перед миской с жирной похлебкой из баранины. Взял миску в руки, выпил жижу, а глазами уже искал, что же съесть потом. Оставил миску, ухватил правой рукой курицу, левой зачерпнул горсть халвы. Он был уже сыт, но он не мог оставить блюда нетронутыми.